Это была не вся правда, но мне ужасно не хотелось признавать свое участие в том, что и я, и Рейчел считали неизбежным. Пусть так, но я все равно корил себя за трусость и никак не мог рассказать ей все прямо.
— Но они же спросят вас, верно? Захотят узнать ваше мнение, – спросила она.
Я кивнул. Мы обсуждали это уже столько времени, что тянуть дальше я просто не мог.
— А вы, доктор, вы же знаете, что я буду хорошо ухаживать за ним? Что стану хорошей матерью? У него будет все, чего он пожелает. Я буду так его любить!
В горле у меня встал ком, и я поглядел в окно, чтобы немного прийти в чувство. Правда заключалась в том, что я не верил ее словам. Из всего, что она делала и говорила в последние несколько месяцев, я заключил, что Рейчел не сможет обеспечить ребенку даже маломальскую стабильность.
— Вы же им скажете, да? Скажете, что я буду хорошей мамой? – умоляла она.
— Рейчел, об этом меня никто не спрашивает, – начал я. – Социальной службе требуется совершенно конкретная информация. Принимая решение, они обязаны учесть вашу зависимость от наркотиков.
Я отвел глаза.
— Мне пришлось им сообщить, что вы продолжаете колоть героин и курить крэк, несмотря на то, что беременны и проходите лечение.
— Но я брошу, обещаю! – всхлипывая, сказала она.
Рейчел был на седьмом месяце беременности и повторяла мне все это последние пять с тех пор, как начала посещать клинику, поглядел на ее лицо, красное и опухшее, мокрое от слез. Она комкала в руках бумажную салфетку.
— Они не отберут моего малыша. Я не позволю. Он мой.
— Рейчел, мне очень жаль, но я должен сообщить социальной службе правду, – сказал я.
— Но они же спросили ваше мнение, разве нет?
— Да.
Мне самому было страшно от того, что предстояло сказать.
— Я им сообщил, что, по моему мнению, с вашей степенью зависимости вы не сможете обеспечить ребенку нормальных условий.
Рейчел залилась слезами.
Мне приходилось говорить людям, что они скоро умрут, что умер кто-то из их родных, но из всего, что мне приходилось делать на работе, этот разговор был одним из самых тяжелых.
— Надежда все равно есть, – сказал я Рейчел. Она продолжала плакать и гладить себя по животу.
— Если вы сдадите нам пару анализов без признаков наркотика подряд, я снова напишу в социальную службу и все им сообщу. Они хотят, чтобы ребенок остался с вами, поверьте, очень хотят.
Думаю, мы с Рейчел оба понимали бессмысленность этих слов. Ей и так давали массу возможностей, тысячу раз предупреждали, к чему все идет. Но я все равно пытался заронить в ней надежду. А может – да, вполне может быть, – я говорил это больше для себя, чем для нее. Может, я сам хотел верить, что все еще кончится хорошо.
Раздался стук в дверь и в кабинет, как мы заранее запланировали, вошла сестра Штейн. Она знала, о чем я должен был сообщить Рейчел, и теперь, не говоря ни слова, села с ней рядом и обняла за плечи. Через пару мгновений она поднялась и увела Рейчел с собой. [...]
Я не мог поверить, что теперь и сам участвовал в подобии сцены, которую наблюдал, будучи еще студентом, и которая потрясла меня до глубины души.
Дело было на пятом курсе на практике в родильном отделении. В основном я слонялся по отделению, дожидаясь, пока у какой-нибудь пациентки не родился ребенок, заваривал чай будущим мамашам и поедал шоколадки, которыми медсестры Делились со мной. Как-то раз я обратил внимание, что у дверей одной из палат столпилась большая группа людей. Подумав, что там должен вот-вот появиться на свет ребенок, я пошел к акушерке спросить, не могу ли чем-то помочь. Подойдя к палате. я увидел, что среди прочих у дверей стояли и полисмены. Они переговаривались между собой приглушенным шепотом. Теряясь в догадках, я подошел к акушерке и спросил, что происходит. [...]
Пару минут спустя акушерка высунулась из двери. Она ничего не сказала, только кивнула. Я смотрел, как другие люди заходят внутрь. Пару секунд было тихо, а потом вдруг раздался ужасающий крик. Он никак не замолкал. Крик продолжался. а тем временем несколько человек вышли из паЛаты со свертком в руках и торопливо зашагали по коридору.
Они забрали у роженицы ее ребенка. Дверь распахнулась, мать выскочила и, рыдая, бросилась за ними. Акушерка обхватила ее со спины и потащила назад. В груди у меня запекло: это было страшно несправедливо! Что бы она ни натворила, это несправедливо, думал я.
Помню, насколько глубоким было то ощущение неправильности, несправедливости происходящего.
Крики продолжались, казалось, еще много часов. Я вернулся в кабинет, но продолжал слышать, как они разносились по коридору и лишь очень нескоро сменились привычным шумом медицинской аппаратуры. Чуть позже в кабинет пришла и акушерка.
— Почему? – одними губами спросил я ее. Она поняла, что я имею в виду.
— Эта женщина – героиновая наркоманка. Люди были из социальной службы. – последовал ответ.
Какое варварство!
— Но должен же быть другой способ... – начал я, – в цивилизованном обществе...
— В цивилизованном обществе, – рявкнула акушерка, – женщины с зависимостью от героина не рожают детей.
Я не забыл ужаса на лице матери, когда она смотрела ребенку вслед, и звук ее криков. Я отказывался верить, что нет другого решения проблемы, кроме как явиться группой и вырвать новорожденного из материнских рук. Приступая к работе в клинике для наркоманов, я боялся того, что придется отвечать за своих беременных пациенток.
Со временем я понял, почему их всегда направляют к врачу, а не к кому-нибудь из других сотрудников. Во-первых, контролировать их состояние было сложнее, потому что зависимость наблюдалась не только у матери, но и у плода. Если организм взрослой женщины к влиянию героина относительно устойчив, то у развивающегося плода - нет. Употребление героина во время беременности повышает риск преждевременных родов, внутриутробной гибели плода и задержки развития.
Колоть героин особенно опасно, потому что дозы отличаются одна от другой по крепости в зависимости от того, с чем его смешали. Даже небольшие колебания концентрации наркотика, циркулирующего у матери в крови, могут оказаться фатальными для ребенка у нее в утробе. По этой причине мы стремились в первую очередь снять женщину с героина и стабилизировать на метадоне. Плод настолько хрупок, что до родов снимать ее с метадона ни в коем случае нельзя.
Еще больше страха мне внушала вторая причина моего нежелания работать с беременными. Получив из местной женской консультации сообщение, что у пациентки наркотическая зависимость, социальная служба должна была оценить, сможет ли она заботиться о ребенке, когда он родится, и здесь немалую роль играло то, продолжает ли женщина принимать героин.
Поначалу я не мог поверить, что женщина, узнав, что беременна, будет продолжать использовать вещество, грозящее гибелью ее ребенку. Я думал, что после того, как акушерка отправляет ее в клинику по лечению зависимости, она должна быть готова на все, чтобы обеспечить своему малышу благополучие. Каждая беременная, которую я осматривал, уверяла меня, что больше не будет употреблять героин. Многие действительно бросали. Они отказывались от героина через несколько дней после начала курса метадона, и я считал это доказательством того, что люди могут меняться, хотя бы под воздействием столь экстремального фактора, как беременность.
Многие приходили в ужас, узнав, что их ребенок родится с зависимостью, и проклинали тот день, когда впервые попробовали наркотики. Они делали все от них зависящее, чтобы опять зажить нормальной жизнью. Конечно, случались и срывы. Некоторые, снова приняв героин, возвращались в клинику расстроенными и напуганными. Я сомневался, что такие женщины смогут долго продержаться без наркотиков: мне пришлось повидать немало молодых матерей, которые возвращались к героину, когда утихал первоначальный восторг от появления на свет ребенка и бытовые тяготы начинали брать свое.
Сестра Штейн предупреждала: некоторые пациентки будут пытаться меня убедить, что бросили героин, в действительности продолжая его принимать. На улицах всем было известно, что те, кто сидел на наркотиках во время беременности, особенно колол героин, рисковали потерять ребенка либо из-за выкидыша, либо из-за вмешательства социальных служб.
Рейчел, похоже, неплохо справлялась. На следующем приеме, через 6 недель, я просмотрел результаты ее анализов и был поражен: они все оказались отрицательными. Зайдя в офис Проекта, я сообщил радостную новость сестре Штейн. Она улыбнулась мне в ответ.
— Отличная работа, вы молодец. Этот ребенок скажет вам спасибо, когда вырастет.
Я тоже улыбнулся, довольный тем, что смог хоть чего-то добиться, несмотря на бесконечные разочарования.
Источник: М. Пембертон. Где болит? Что интерн делал дальше. – М.: АСТ, 2020. – С. 152-160.
Общество несовершенно. Оно тонет в проблемах и противоречиях: от безработицы и дискриминации до кризиса общечеловеческих идей. Решения этих проблем мы называем социальными инновациями. Однако, сегодня не существует технологии, которая бы генерировала эти решения не стихийно, а под задачу.
НАПРАВЛЕНИЯ РАБОТЫ ПРОЕКТА «АПОРОН»
➜ Сбор прецедентов: откуда возникают социальные проблемы и каким образом они решаются? Исторические примеры и современные кейсы.
➜ Обобщение прецедентов и создание технологий, позволяющих социальным активистом разрешать актуальные противоречия.
➜ Создание площадки, на который специалисты в области социальных инноваций смогут обмениваться практическим опытом.
Концентрированная книга издательства LIVREZON складывается из сотен и тысяч проанализированных источников литературы и масс-медиа. Авторы скрупулёзно изучают книги, статьи, видео, интервью и делятся полезными материалами, формируя коллективную Базу знаний.
Пример – это фактурная единица информации: небанальное воспроизводимое преобразование, которое используется в исследовании. Увы, найти его непросто. С 2017 года наш Клуб авторов собрал более 80 тысяч примеров. Часть из них мы ежедневно публикуем здесь.
Каждый фрагмент Базы знаний относится к одной или нескольким категориям и обладает точной ссылкой на первоисточник. Продолжите читать материалы по теме или найдите книгу, чтобы изучить её самостоятельно.
📎 База знаний издательства LIVREZON – только полезные материалы.