Цитаты великих людей: Эрвин Чаргафф
Подборка цитат была составлена венгерским профессором И. Харгиттаи в 1998 году с одобрения самого Эрвина Чаргаффа. В квадратных скобках даны номера страниц книги в оригинальном издании.
Э. Чаргафф. Голоса в лабиринте: природа, человек, наука.
E. Chargaff. Voices in the Labyrinth: Nature, Man and Science. New York: The Seabury Press, 1977.
Степень доктора философии (Ph. D.) — это по сути дела лицензия на право приступить к дисквалификации [2].
Химикам не нужно беспокоиться по поводу социологии молекул [5].
Клетка — это больше, чем химическая трущоба [5].
Наука удивительно подготовлена к ответу на вопрос «как?», но она оказывается в замешательстве, когда ее спрашивают «почему?» [8].
За редкими исключениями не люди делают науку, а наука делает людей [12].
Во всяком научном исследовании путь значит больше, чем цель [17].
Всякий первопроходец в то же время (ео ipso) и аутсайдер [18].
В естественных науках непризнанные гении остаются неизвестными навсегда; у них нет потомства [19].
Мы можем объяснить все, но понимаем только очень немногое [21].
В науке не так важно, кто сказал первое слово, важно, кто сказал последнее [24].
Для ученого природа подобна зеркалу, которое разбивается каждые тридцать лет. А кому нужны осколки прошедших времен? [24].
Естествознание яростно пишет вторые тома, при том, что не существует ни первых, ни последних томов [26].
В итоге мы знаем почти все почти ни о чем [26].
Человечество обладает чудовищной способностью игнорировать непонятное [31].
Мы очеловечиваем вещи и превращаем в вещи людей [31].
Каждое великое научно-техническое достижение необратимо уменьшает соприкосновение человечества с реальной действительностью [33].
Академики обычно живут своего рода полупаразитической жизнью [41].
Характер вопросов, которые мы задаем, зависит от характера ответов, которые мы хотим получить [43].
В аду все работают на дьявола [51].
Наука — это средство изучать, а не познавать действительность [52].
Наука, как и другие профессии, не выносит, когда те, кто ею занимаются, не способны узнать хотя бы чуть больше того минимума, который необходим, чтобы функционировать правильно [53].
Крайняя неприязнь и в связи с этим равнодушие к химии, которое я часто встречал у «молекулярных биологов», поистине озадачивает [57].
В гнилом обществе даже святые попахивают гнильцой [58].
Путь играет большую роль, чем предназначение [60].
Именно по причине интеллектуальной слабости наше время — это время чрезвычайно сильных утверждений [61].
На свете нет ничего, что не покажется смешным, если рассматривать его слишком долго, особенно, если вы об этом ничего не знаете [65].
Приобретать знания могут только те, кто их не использует [66-67].
ДНК может точно предопределить форму и устройство биологического «фортепьяно», но не музыку, которую оно будет играть [72].
В мире мало вещей, которые причиняют биохимику столько же неудобств, как феномен жизни [73].
В биологии Гегель еще не появился [73].
Главный труд ученого еще никогда не был продолжен после его смерти [74].
Никогда не спорь с экспериментом [81].
Полемики редакторы боятся еще больше, чем оригинальности [82].
Научные моды длятся дольше, чем женские, но уступают в этом мужским модам [85].
В науке Оскары не создают тенденции, а следуют им [86].
Классик в науке — это человек, на которого уже можно не ссылаться. Для карманника человек с обширными карманами — это классик [99].
Практикующий ученый должен знать гораздо больше, чем он может знать. Для искусства незнание — это не беда: Ренуар не должен был увидеть всех обнаженных, нарисованных до него [149].
Жизнь и все ее функции стали спортивным зрелищем [151].
Наука стала глазом без головы в безнадежных попытках заполнить дыры зазорами [151].
Э. Чаргафф. Гераклитов огонь: наброски из жизни перед лицом природы.
E. Chargajf. Heraclitean Fire: Sketches from a Life before Nature. New York: The Rockefeller University Press, 1978.
Хороший учитель может воспитать только инакомыслящих учеников [7].
Язык расставляет людей по своим местам. Это наиболее правдивое отражение возвышения и падения [19].
Учитель — это тот, кто может помочь вам найти самого себя [45].
Надеются, что путь, которым мы идем, приведет нас к пониманию, но он ведет нас лишь к объяснению [56].
Часто логичность «законов природы» — это только отражение логичности метода, использованного для их формулировки [57].
Книги благополучных ученых — это по большей части отчеты о их карьере (а не о жизни) [62].
Великое противоречие в жизни ученого: за собой он оставляет свой эксперимент, а не свой опыт [79].
Великих ученых обычно лучше слушать, когда они говорят о том, что они мало знают; когда дело касается их собственной специальности, они обычно говорят долго и скучно [85].
Большинство студентов более не изучают природу: они лишь испытывают модели [106].
Знание и мудрость — отнюдь не сообщающиеся сосуды, и уровень одного не зависит от уровня второго [110].
Мудрость чаще есть следствие незнания (это не то же самое, что невежество), чем знания [111].
Мы берем от других только то, что уже есть в нас самих [111].
Как и все хорошее в этой жизни, мы начинаем замечать окружающую среду только тогда, когда она начинает портиться [112].
В науке гордиевых узлов всегда на один больше, чем Александров [116].
Карл Краус (1874-1936) на австрийской марке. Краус был сатириком и полемическим писателем, о котором Чаргафф говорил: «Он оказал глубочайшее влияние на меня в годы моего формирования; его этические учения и взгляды на человечество, на язык, на поэзию никогда не покидали мое сердце. Он сделал меня нетерпимым к банальностям, он научил меня заботиться о словах, как если бы они были маленькими детьми, взвешивать последствия того, что я сказал, как если бы говорил под присягой. В годы моего возмужания он стал для меня своего рода Страшным Судом. Этот апокалиптический писатель... на самом деле был моим единственным учителем» [14].
Большинство наук предсказуемы и большая часть их достижений предсказуема... Мне становится действительно интересно, лишь когда это не так [116].
Если вместо индекса интеллектуальности (IQ) кто-нибудь попробует разработать индекс человечности (HQ), результаты тестирования, я полагаю, будут ошеломительными [120].
Личная заинтересованность в каком-либо научном вопросе давит, когда она усиливается; она ограничивает при углублении [137].
Как это всегда бывает в науке, именно факты затягивают мысли на самое дно моря ненаблюдательности [139].
Определение молекулярной биологии: это практическая биохимия без лицензии [140].
Человек силен лишь тогда, когда он осознает свою слабость [155].
Наука — это попытка узнать правду о тех частях природы, которые поддаются исследованию [156].
Никогда прежде наука не была столь отделена от простого человека, но и он, в свою очередь, никогда не относился к науке с таким подозрением [158].
О биологии. Ни в одной другой науке нет столь большой дистанции между тем, что надо понять, и тем, что можно понять [163|.
Необходимо всегда иметь под рукой минимум информации, без которой плодотворные аналогии и даже полностью оригинальные идеи невозможны [164].
Великие научные концепции часто имеют полностью неиндуктивную, фантастическую природу [164].
Мы всегда,пичкаем наших студентов наиновейшими сведениями: потерявшие души учат молодых, как им потерять свои [164|.
Непредсказуемые ассоциации и свободная игра воображения не менее важны в науке, в настоящей науке, чем в литературе [166].
Искусства создают свою собственную правду, тогда как науки предназначены для того, чтобы выявлять правду, скрытую в природе [166].
Надпись над дверью лаборатории гласит: «Здесь не спешат; здесь никогда нет никакой спешки» [167].
Постановка вопроса, например, постановка эксперимента, или имеет полностью случайный характер, или определяется нашими представлениями об изначальной гармонии, но редко мы отдаем себе отчет в том, что эта гармония — договор с Богом, которого Он никогда не подписывал [169].
Я не знаю, можно ли считать, что подобно тому, как каждый человек обладает почти инстинктивным чувством симметрии, он всегда руководствуется столь же первичной потребностью простоты [169].
Стремление к упрощению было одной их интеллектуальных движущих сил развития современной науки [169].
Попытки найти симметрию и простоту в устройстве мира часто приводили к ложным выводам или к поспешным антропоморфным упрощениям [169-170].
Устройство мира видится по-разному: оно простое для простодушных и сложное для проницательных [170].
Идеальное состояние, к которому мы асимптотически приближаемся, состоит в том, чтобы знать все ни о чем [170].
Здание живой природы покоится на двух столпах: во-первых, это единство мира, во-вторых, это его многообразие [170].
Использование большого числа апробированных методов часто служит в современной науке суррогатом мысли [170].
Некоторые надеются на то, что все осколки мира знаний в конце концов сольются в единую картину; но до сих пор такого не бывало, и не похоже, что это случится в будущем, потому что чем более мы дробим наши знания, тем менее способны их интегрировать [170].
Каждые несколько лет методы меняются, и все начинают пользоваться новыми методами и принимают за основу новый набор фактов [171].
Модели — в отличие от тех, которые позировали Ренуару, — с годами улучшаются [171].
Наша неспособность понять реальную жизнь имеет причиной то, что мы живые [172].
Только пессимист может быть хорошим пророком [175].
Даже очень короткий текст, имеющий какую-нибудь ценность, непереводим [176].
Весы, стрелка которых не дрожит, не могут взвешивать [179].
Человек, который не дрожит, не может жить [179].
Карикатуры прошлого становятся портретами настоящего [179].
Большинство людей мудры и приветствуют неизбежное; но я почему-то люблю быть на стороне проигрывающих [181].
Выигрыш и проигрыш — это не то же самое, что хорошее и плохое [181].
Я всегда искал третью сторону монетки [181].
Ничто из сделанного или рожденного мыслью не пропадает [181].
Главным (в моей борьбе) были донкихотские попытки поддерживать науку с человеческим лицом [182].
Время моей жизни было ознаменовано двумя потрясающими и судьбоносными научными открытиями: во-первых — это расщепление атома, во-вторых, возникновение химии наследственности и ее последующих применений. В обоих случаях речь идет о расщеплении ядра — ядра атома или ядра клетки. И в обоих случаях у меня есть чувство, что наука перешла границу дозволенного. Как это часто бывает в науке, первые открытия были сделаны во всех отношениях замечательными людьми, но за ними явилась толпа дурно пахнущих личностей [183].
Жизнь — это самая весомая инвестиция из тех, которые может сделать человек [183].
Э. Чаргафф. Серьезные вопросы: азбука скептических размышлений.
E. Chargaff. Serious Questions: An ABC of Skeptical Reflections. Basel: Birkhauser, 1986.
Есть люди, которые время от времени занимаются умственным трудом, поскольку не могут найти для себя занятия получше [vii].
Каждый, кто достаточно долго прожил, знает, что в конце концов берет верх уравновешенное суждение, суждение, которое дает больше, чем обещает [viii].
Если мир еще можно спасти, он будет спасен любителями [1].
Похоже, смерть — это единственная человеческая функция, которую не настиг прогресс [3].
Это невероятно — профессиональное объединение любителей [5].
Протест против экспертных оценок усиливается, по мере того как все больше людей начинают понимать, насколько невежество лучше неверных и несвоевременных суждений [6].
Заразительна низость, отнюдь не благородство [17].
Книги живут дольше, чем империи [21].
Освещенная темнота не есть свет [31].
Пылкая вера может быть сильнее истины, но она ей не идентична [31].
Те, кто могут громко говорить о своей вере или неверии, — по большей части обманщики [32].
Язык бессилен: мы не можем думать о том, чего не можем назвать [34].
Америка рискует стать тоталитарной демократией [51].
Большую часть из того, что можно сделать, делать не следует [79].
Я предпочитаю поиск истины обладанию ею [111].
Новейшее более враждебно новому, чем устоявшемуся старому [113].
Сколько было бы на свете книг, если бы каждый автор дал нерушимую клятву быть оригинальным? [117].
Риму не нужно было кричать о том, что он должен считаться первым. Просто он был таковым [118].
Особенность человеческой жизни состоит в том, что, когда встречаются вершины, на которые нельзя подняться, всегда есть возможность опуститься ниже [136].
В отношении созданий человеческого ума господствующий вкус является не только тираном и надсмотрщиком рабов, но и знахарем, делающим аборты [146].
Язык — это величайший дар, пожалованный человечеству [163].
Если вы подозреваете, что непохожи на других, вступайте в орден Лосей [165].
Чтение уже не является современным способом поиска информации [178].
Научные исследования в наше время стали попыткой изменить предназначение человека, отменить то, что было достигнуто за миллионы лет, улучшить сотворенное [186].
Всякий язык столь же ясен, сколь ясен использующий его разум [191]. Мы научены страшиться не того, чего опасаются эксперты, а того, чего они не боятся [223].
Мы — первое поколение, которое осмелилось отдать в залог будущее [224].