Наша профессия хирурга, особенно сердечного, выглядит очень романтично. Ну как же: спасать людей от верной смерти! С чем это можно еще сравнить?! Даже если не всегда удается. Смертельный порок сердца все извинит.
Посмотрите на нашу работу со стороны и непредвзято. Цикл моих отношений с больным составляет примерно двадцать-тридцать дней. Я его смотрю, назначаю обследование. Терзаюсь: много неопределенного, может помереть. Оперирую — напряжение, стресс. Если хорошо (проснулся!) — счастье. Если умер, жизнь отравлена на неделю-две, пока новым трудом и муками не «откуплю» потерю у судьбы, у бога, у людей. Работает коллектив, но ошибка каждого замыкается на больного и на меня. Но вот все хорошо, через месяц выздоравливающий заходит в кабинет проститься, несет цветочки. (Одна треть или даже две уезжают молча, это неважно, знаю, что выписали, и рад, как и тем, с цветочками.) С каждым новым больным начинается новый бег с препятствиями. И так всю жизнь.
Чем это отличается от любого рутинного труда? Сапожник тачает сапоги три дня. Потом — новые. Рабочий на конвейере закручивает гайку две минуты, подходит новая машина — и новая гайка. Цикл — две минуты. Из них складывается день, неделя, жизнь. У разных профессий — разная длина рабочих циклов, разная стрессовая нагрузка, свои сложности, интеллектуальные и физические задачи. Девятнадцать лет я делаю операции с АИКом и не могу сказать, что содержание рабочих циклов сильно изменилось. Как в работе сапожника. Эта основная суть остается. И у меня: знаю, что живут тысячи моих личных больных, десятки тысяч выздоровевших в клинике, в которых есть и моя доля. Одни здоровы и забыли о болезни, другие страдают и вспоминают нас. Но все это где-то далеко, большой мир, из которого мало сигналов. А жизнь — это те самые сегодняшние циклы, сегодняшние больные. (Вот завтра — двое больных на протезирование клапанов.)
У одной проблема: большое расширение аорты, нужно ее убавлять. Тревога за нее уже непрерывно стучится из подсознания.)
Останавливается профессиональная деятельность такого «циклового» работника, и сразу останавливается почти вся жизнь. Нужно искать новый наполнитель. Когда молод, это возможно. А когда стареешь? Для хирурга в лучшем случае консультация, куда тебя приглашают из милости, если сам не оперируешь.
А ведь есть нецикловые занятия. Или по крайней мере с длинными циклами. И непохожими.
Это — творчество.
Хирурги скажут: вся наша профессия — творчество. Смотря как считать. Разумеется, врачу всегда приходится решать задачи — в диагнозе, в лечении, а хирургу еще — как отрезать и пришить. Но это не творчество — это комбинаторика.
В то же время сердечная хирургия держит человека в постоянном напряжении, она способна полностью занять его ум и чувства, не оставляя времени и сил на другое. Так происходит и со мной, когда оперирую каждый день. Источник чувств, побуждающий к напряжению, находится вне меня, а не внутри.
Но кончатся операции — и все кончится сразу же. Боги с Олимпа прикажут: «Остановись!», и конец.
Всю свою сознательную жизнь я искал длительных циклов, дальних целей, деятельности, когда стимулы лежат во мне самом, а не во внешнем мире. Это хобби выражалось в занятиях теорией медицины, потом — кибернетикой, отчасти — в писаниях на разные темы. Но так и не смог отрешиться от хирургии.
Весь вопрос в балансе стимулов. В их будущих изменениях.
Человек живет и действует только собственными стимулами, даже когда он жертвует жизнью для других. Он не может иначе. Он будет несчастен, если иначе, несчастен до несовместимости с жизнью.
Мои собственные стимулы пока заставляют меня заниматься хирургией. Это страсть. Есть еще разум, составляющий модели с большим обобщением по времени. Есть память, сохраняющая сведения о чувствах.
Разум напоминает: тебе шестьдесят семь. Сколько еще лет для хирургии? Три? Пять? Трудно предположить больше. А потом?
Память говорит: было удовольствие в творчестве. Было, даже если отвергали его продукт — за ошибки или по неприемлемости.
Но тебе 67! Пропустить три-пять лет, что останется? Не поздновато ли будет? Вот я и колеблюсь между хирургией и дальними целями уже пятнадцать лет.
Время неумолимо. Шагреневая кожа жизни все уменьшается и уменьшается, логика сокращает возможные сроки планов на будущее. В молодости кажется: всего можно достичь! Даже не заметишь, как подходит время, и встают иные мысли: «На это и на это уже не хватит времени. Сократись!» Незаметно придет момент, когда скажешь себе: «Завод кончился!» Впрочем, это, кажется, будет нестрашно.
Закруглимся: решение не принято. Снова компромиссы, как было раньше.
Пока я буду писать три дня в неделю, Осмысливание на бумаге плодов прежних размышлений. Хотя «мысль изреченная есть ложь», но в то же время она уже внешняя модель. Изложение — это кристаллизация мыслей. Их новое познание.
Поскольку открытий не ожидается, то меня интересуют только вечные вопросы:
«Что есть истина? Разум? Природа человеческая — физическая и психическая. Взаимодействие людей и общества с природой. Жизнь и смерть… и переходный процесс — старость…»
От жизненных наблюдений и воспоминаний очень хочется протянуть ниточки к этим самым «вечным вопросам». Не знаю, удастся ли. Другая цель — познание самого себя. Это тоже вечная тема.
Обратимся к сиюминутной жизни.