Фрида Кало и Диего Ривера: мнимая легкость творческого брака
Несмотря на одиночество, Фрида избегала общения, особенно с общими с Диего друзьями. В октябрьском письме к Мюрэю она говорила, что не виделась с Коваррубиасами и с Хуаном Торманом, потому что «я не хочу видеть никого из тех, кто рядом с Диего». Она пишет Вольфгангу Палену, что отказывается встречаться с ним и Алисой Раон, потому что сейчас находится в тяжелейшей ситуации, и лучшее, что она может сделать для своих друзей, это отстраниться от всех.
В январе она писала Мюрэю: «Никого не вижу. Я почти весь день провожу дома. Как-то заходил Диего, уверял меня в том, что в мире нет никого, подобного мне! Какая чепуха. Я не могу его простить, и это все».
Спустя годы в своей автобиографии Ривера вспоминает о разводе с Фридой со свойственной ему смесью самоосуждения и самовосхваления. По крайней мере он был осведомлен о душевной травме Фриды: «Я никогда не был верным мужем... даже с Фридой. Как и с Анхелиной и Люпе, я прощал себе капризы и любовные интриги. Теперь, тронутый чрезвычайностью Фридиного состояния (он ссылается на ее болезнь. — Прим. авт.), я начал расценивать себя как партнера в браке. Мало чего я могу сказать в свою защиту. И, однако, я знаю, что не мог бы перемениться. Однажды, обнаружив, что у меня роман с ее лучшей подругой (он имеет в виду Кристину. — Прим. авт.), Фрида ушла от меня, только для того, чтобы вернуться с несколько убавившимся самолюбием, но с той же любовью. Я слишком любил ее, чтобы желать быть причиной ее страданий. Чтобы избавить ее от дальнейших страданий, я решил жить врозь с ней.
Вначале у меня только мелькала идея развода, но, когда мои мысли не нашли ответа, я открыто сделал предложение. Фрида, которая в этот момент лечилась, спокойно отвечала, что она вытерпит что угодно, лишь бы вовсе не потерять меня. Наши отношения становились все хуже и хуже. Однажды вечером, поддавшись импульсу, я позвонил ей, умоляя согласиться на развод, и от волнения изобрел глупый и вульгарный предлог. Я настолько сильно боялся длинного, разбивающего сердце объяснения, что импульсивно выбрал самый короткий путь. Это сработало. Фрида заявила, что тоже хочет немедленного развода. Моя «победа» быстро обернулась ссадиной на сердце.
Мы были женаты 13 (в действительности 10. — Прим. авт.) лет. Мы все еще любили друг друга. Я просто хотел быть свободным в отношениях с любой женщиной, которая мне понравится. Фрида не возражала против моей неверности. Чего она не могла понять, так это того, что я выбираю женщин, которые были недостойны меня или ниже ее. Она расценивала это как личное оскорбление, коли ее меняли на какую-то дрянь. Но если бы она гнула свою линию, разве это не ограничивало бы мою свободу? Или я был просто развратная жертва своего собственного аппетита? И не было ли просто утешительной ложью думать, что развод положит конец Фридиным мучениям? Не стала ли бы Фрида страдать еще больше? За те два года, что мы жили врозь, Фрида сделала несколько своих лучших работ, сублимируя свою муку в живописи».