Преобразившись в спекулятора, Бальзак должен был начать с издания книг, что он, и вправду, попытался предпринять. Ему первому пришла мысль о компактных изданиях, какие впоследствии обогатили книгоиздателей, он опубликовал однотомники, содержащие полные собрания сочинений Мольера и Лафонтена. Обе эти книги вышли одновременно, так он боялся, что, пока занимается одной, у него перехватят другую. Если это предприятие не имело успеха, то лишь потому, что издатель, неизвестный в книжном мире, не пользовался поддержкой собратьев, имеющих патенты, кои отказывались принимать и продавать его книги; одолженной ему суммы недостало на многочисленные объявления, которые, быть может, привлекли бы покупателей, так что издания эти остались никому не ведомыми; за год после выхода их в свет мой брат продал всего двадцать экземпляров, и, дабы не платить за аренду магазина, где были свалены и портились эти книги, он отделался от них, продав на вес но цене бумаги, которую с такими затратами испачкал типографской краскою.
Вместо того чтобы заработать на этом первом деле, Оноре нажил на нем лишь денежный долг; то была первая ступенька жизненного опыта, который впоследствии привел его к такому глубокому знанию людей и вещей! Несколькими годами позже он не стал бы издавать книги на таких условиях, он понял бы заранее обреченность подобного предприятия. Но опыт не предугадывается!
Заимодавец, потерявший обеспечение выданной суммы и заинтересованный в том, чтобы мой брат нашел какое-нибудь занятие, которое позволило бы ему расквитаться с долгом, отвел его к своему родственнику, владельцу типографии, сколотившему себе на ней хорошее состояние. Оноре расспрашивает, разузнает, получает самые благоприятные сведения и настолько загорается этим делом, что хочет тоже стать типографом. Его по-прежнему привлекают книги! Не отказываясь от сочинительства, он грезит Ричардсоном, разбогатевшим на одновременном писании и печатании своих книг, он уже видит, как из-под пресса выходят новые «Клариссы»!
Кредитор моего брата, удовлетворенный его решением, ободряет его, берет на себя миссию получить согласие наших родителей и деньги, необходимые для нового предприятия; ему это удается, отец выделяет Оноре в виде единовременной суммы капитал, который составил бы ренту, коей он прежде желал, чтобы заниматься одной лишь литературой.
И вот Оноре объединился с ловким фактором, которого приметил в типографии во время публикации первых своих романов; этот молодой человек, женатый, отец семейства, заинтересовал его, но, к сожалению, привнес в их совместное предприятие только свои знания в области типографского дела — моему брату их недоставало. Оноре подумал, что дееспособность и рвение его компаньона равноценны денежному вкладу.
При Карле X лицензии на книгопечатание были дороги; после уплаты за лицензию пятнадцати тысяч франков и приобретения материалов осталось мало денег на текущие расходы. Брат не испугался, молодость всегда надеется на удачу!
Молодые типографы весело обосновались на улице Марэ-Сен-Жермен и начали принимать всех подвернувшихся клиентов; выручка поступала туго и не уравнивала расходов; скоро дали о себе знать денежные затруднения.
Тут представился великолепный случай присоединить словолитню; это сулит такие выгоды, что, посоветовавшись со знающими людьми, Оноре не колеблясь идет на это приобретение. Объединив оба предприятия, он рассчитывает либо найти ссуду, либо третьего компаньона. Он сбивается с ног в поисках, но все тщетно, ибо обеспечение долги, которое изъял его первый кредитор, перевешивает все и делает невозможными начатые переговоры.
Оказавшись перед перспективой краха, мой брат пережил такой ужас, что никогда не смог его забыть, и вынужден был снова обратиться к семье.
Отец и матушка поняли серьезность положения и пришли ему на помощь, но после нескольких месяцев непрерывных жертв, испугавшись, как бы за разорением сына не последовало их собственное разорение, отказались давать деньги — и это в тот час, когда вот-вот могло прийти процветание!
Эта история походит на все истории денежных крахов.
Оноре не сумел убедить родителей в чаемом им счастливом завершении дела, которое он предвидел. Тогда он попытался продать типографию; поскольку было известно его затруднительное положение, ему предлагали столь ничтожные суммы, что согласиться значило потерять все, кроме честного имени. Тем не менее, дабы избежать немедленного краха, который убил бы отца и запятнал бы его собственную молодую жизнь, он продал печатню и словолитню одному из своих друзей за предложенную последним цену.
Этим он обеспечил будущее друга, ибо предвидения его были справедливы, в одной лишь словолитне таилось целое состояние!
Суммы, вырученной от этой продажи, не хватило для оплаты срочных долгов, и матушке пришлось уладить дело.
Из истории с типографией Оноре выпутался, обремененный многочисленными обязательствами, причем матушка числилась главным кредитором.
Приближался к концу 1827 год, родители продали свой земельный участок в деревне и жили теперь недалеко от нас, в Версале, где г-н Сюрвиль занимал пост инженера департамента Сепы-и-Уазы.
Оноре вот-вот должно было стукнуть двадцать восемь, а у него были только долги и перо, чтобы их оплачивать,— перо, коему цены еще никто не знал; в делах все считали его бездарностью — ужасное слово, которое лишает всякой поддержки и нередко приканчивает неудачников. Надо было опровергнуть такое мнение, призвав на помощь все глубокое знание людей и вещей, коим он обладал. Это отрицание за ним деловых качеств больше уязвляло его, нежели отрицание его таланта, которое не утихло даже и после того, как он представил блистательные доказательства своего литературного дара. Иные друзья мучили его больше, чем многочисленные враги.
— Ну, Бальзак,— спрашивали эти приятели, после того как уже вышли из печати «Луи Ламбер», «Сельский врач» и подобные им книги,— когда вы напишете какое-нибудь капитальное произведение?
По их мнению, Бальзак был легковесный ум, незначительный автор романов, а не серьезный человек — титул, Столь лестный в глазах толпы! Сочини он толстую книгу, такую ученую, что лишь немногие смогли бы ее понять, и все окружающие преисполнились бы к нему почтения.
Противореча самим себе, продолжая порицать легковесность произведений моего брата, эти люди обвиняли его в заносчивости, когда он позволял себе затрагивать в своих книжицах серьезные темы, и отечески предостерегали его от этого.
— К чему касаться высоких философских или государственных вопросов? — говорили они.— Оставьте это метафизикам и экономистам; вы человек воображения, этого у вас не отнимешь; не выходите за пределы того, в чем вы сильны. Романист не обязан быть ученым либо законодателем.
Такие речи, повторявшиеся на все лады, крайне его раздражали; особенно возмущался он потому, что обижающие его люди не осознавали его силы, от этого его гнев удваивался.
— Мне надо умереть для того, чтобы они поняли, чего я стою! — говаривал он с горечью.
И, однако, такое ослепление никого не удивляло; те, кто знал его с детства, долго видели ребенка во взрослом человеке. А согласиться с превосходством того, над кем ты долго возвышался и кто ныне возвышается над тобою, так трудно, что, вынужденные признать в нем одно достоинство, люди спешили отказать ему во всех прочих; но разве мало человеку быть сильным в одной какой-нибудь области? Сколь-кие и этого лишены! Гак, значит, Бальзак претендует на универсальность? Подобную дерзость следует пресечь, его друзья не преминут сделать это. И как легко им было убедить всех, будто, обладая воображением, мой брат не мог владеть даром трезвого суждения! Сочетание столь противоположных качеств — редкое исключение, а разве два коммерческих краха Оноре не подтверждали, казалось бы, их правоту?
Если я придаю значение людской молве, не имеющей никакого значения ныне, то лишь потому, что она доставляла мелкие неприятности тому, о чьей жизни я повествую.
Постоянно уязвляемый этой несправедливостью, мой брат не унижался до объяснений либо защиты своих идей ни поступков, хулить которые, не понимая, взяли за обыкновение окружающие; он одиноко шел к своей цели, без ободрения и поддержки, по дороге, кою два крушения усыпали терниями и камнями! Когда он достиг цели, иными словами, стал знаменит, нашлось кому кричать громче всех:
— Какой талант, я давно это предугадал!..
Но Бальзака уже не было среди нас, чтобы посмеяться над таким хамелеонством и насладиться этим запоздалым раскаянием!
Я отвлекаюсь этими воспоминаниями, возвращаюсь к 1827 году, к моменту, когда мой брат оставил типографию и снял комнату на улице Турнон. Его соседом был г-н де Латуш; он проникся к брату дружбой, которая скоро улетучилась, и затем стал одним из наиболее яростных его врагов».