Во время войны с японцами коммунисты отказались от политики конфискации и перераспределения земли и ввели сниженную арендную плату за землю. Когда война с Чаном началась всерьез, коммунисты вернулись к своей прежней радикальной политике. Но перераспределение земли не было главным содержанием земельной реформы Мао. Настоящей целью стала практика, названная доуди-чжу, «борьба с помещиками», что на деле означало насилие по отношению к более или менее зажиточным крестьянам (в отличие от дореволюционной России в Китае было очень мало крупных землевладельцев). Когда люди вспоминают земельную реформу, то первое, о чем они говорят, — так это о «борьбе» с помещиками.
Насилие обычно совершалось на митингах, которые должны были посещать все без исключения жители деревни. Сначала выбирали жертв, заставляли становиться этих несчастных лицом к возмущенной толпе, а потом подстрекали людей выходить вперед и изливать свои гнев и обиду на «избранных». Толпа выкрикивала лозунги, выбрасывая вперед кулаки и мотыги. Потом деревенские хулиганы и пришлые головорезы начинали подвергать жертв физическому насилию: несчастных заставляли становиться голыми коленями на битую черепицу, подвешивали за руки или за ноги и в таком положении жестоко избивали. Иногда людей забивали насмерть, часто теми же мотыгами. Зачастую пытки были куда более изощренными и отвратительными.
Партийное начальство в своих инструкциях кадрам даже не пыталось остановить это насилие. Согласно официальной линии партии считалось, что это законные акты мести со стороны угнетенных. Партийным кадрам внушали, что «они должны позволять людям делать то, что они считают нужным» с теми, кто угнетал и эксплуатировал их. В действительности партия желала побудить народ к насилию, а там, где его не было, партийные начальники обвиняли местные кадры в саботировании движения земельной реформы. Таких местных партийных функционеров смещали и заменяли более активными и преданными.
Модель земельной реформы была создана в период с марта по июнь 1947 года специалистом Мао по террору Кан Шэном. Кадровые работники во всех остальных районах Китая должны были копировать его методы. Сам тот факт, что проведение земельной реформы было доверено человеку, который был специалистом не по аграрной реформе, а по террору (и который ничего не смыслил в сельском хозяйстве), ясно показывает суть и значение программы. Кан приехал в деревню Хаоцзяпо на северо-западе Шаньси. После первого же митинга он устроил разнос местным кадрам и активистам, обвинив их в излишней «мягкотелости». «Должно быть насилие, — говорил он. — Крестьян надо научить беспощадности... Будут убийства... Но не надо бояться убийств».
Кан велел кадровым работникам и активистам обращаться с целыми семьями, не исключая и детей, как с мишенями насилия. Он улыбался, видя, как деревенские дети избивают «маленьких помещиков» — так называли детей из «неправильных» семей. Жертвой мог стать кто угодно, так как Кан расширил критерии для обвинения людей далеко за пределы прежних толкований слов «помещик» и «кулак», чтобы создать жертвы там, где не было богатых. (Особенно часто такое положение встречалось в областях, где много лет правили коммунисты и где давно обнищали некогда зажиточные крестьяне.) Кан изобрел новый (и весьма туманный) критерий: «насколько их любят массы». Это означало, что жертвой насилия мог стать практически каждый человек, поэтому те, кто вызывал по отношению к себе чувство негодования или зависти со стороны части своих односельчан, например из-за неких «незаконных делишек», становились первыми жертвами.
По коммунистическим районам Китая прокатилась невиданная волна насилия. Одна женщина-чиновник описывала нам митинг, на котором «четырех человек рядом подвесили за руки на четырех веревках» на глазах «всех мужчин, женщин, стариков, подростков и даже детей» деревни. На одну из веревок подвесили женщину-помещицу. «Очень больно вспоминать об этом», — сказала нам свидетельница.
«На самом деле у нее было не так уж много земли; ей просто не хватало рабочих рук, и она наняла батрака... Ее спросили, где она прячет зерно... Я знала, что у нее не было никакого зерна. Но они настаивали на своем и принялись ее бить... Они сорвали с нее блузку. Женщина только что родила, и с ее груди капало молоко. Ребенок кричал и ползал по земле, слизывая молоко. Люди опускали головы, не в силах смотреть на этот ужас... Многим это было омерзительно, но их заставляли смотреть. Если бы они отказались, то с ними самими поступили бы точно так же. Некоторые кадровые работники были настоящими бандитами. Честные крестьяне боялись им перечить».
Такие жуткие спектакли, как этот, десятилетиями вызывали дрожь у людей, которым пришлось стать их свидетелями. Во многих местах заставляли смотреть и на более страшные сцены. В какой-то деревне одному старику, старшему члену местной дворянской семьи, имя которого было Ню, что означает «бык», пропустили через ноздри проволоку и заставили его сына водить отца на проволоке, словно быка, по деревне, хотя кровь заливала несчастному старику лицо. Во многих местах «были убиты целые семьи — от мала до велика. Грудных детей либо разрывали на части, либо просто бросали в колодец». Наводившие ужас сцены происходили прямо под носом Мао в уезде Цзясянь в Особом районе, где он находился с 16 августа по 21 ноября 1947 года, совершая инспекционные поездки. В докладах, представленных Мао, относительно событий в этом уезде, говорилось, что одного человека утопили в чане с соленой водой, а другого убили, вылив ему на голову ведро кипящего масла. В одной деревне существовало правило: того, кто не доносил на помещиков, побивали камнями.
Мао видел сцены насилия и собственными глазами. Телохранители рассказывали, что он инкогнито ходил смотреть митинги в деревне, в которой жил осенью 1947 года, в Янцзягоу, где творились страшные вещи. После этого он рассказывал охране о различных способах пыток, о том, как сильно избивали детей.
Вывод из сделанных Мао докладов был ясен: «Все запуганы». Мао добился своей цели.