Ткань этих лекций имела четко выраженные продольные и поперечные нити. Продольными были проходящие сквозной линией через весь курс замечательные “лирические отступления” рассказы о физиках, об их судьбе, о благородстве одних и неблаговидных поступках других, воспоминания о великом Резерфорде и т.п., а также спонтанно рождающиеся по ходу изложения размышления на самые различные темы от постановки дела подготовки научных кадров в разных странах до проблемы приоритета в научной сфере.
В этой части Капица воспитывал нас в человеческом плане, прививал нам те нравственнные принципы, которые были характерны для ученых великой романтической эпохи. Поперечными же нитями служили конкретные частные вопросы, входившие в учебную программу, скажем, свойства гравитационного поля, устройство катушки Румкорфа, явление полного внутреннего отражения света и т.д. Но и здесь Капица не только учил нас, но и воспитывал теперь уже в профессиональном плане, как будущих исследователей. Тут он как раз и вырабатывал в нас отношение к физике, как к страшно увлекательному предмету. Средство, употребляемое им для этого, было всегда одно: ставя тот или иной, тысячи раз поставленный до этого опыт или выводя на доске ту или иную, давно входящую во все учебники формулу, он делал это так, будто результат получается впервые в истории науки, будто на наших глазах совершается открытие.
Как и все остальное, Капица делал это сознательно и обдуманно. Однажды на лекции он даже приоткрыл нам “кухню” своего метода, правда, говоря не о себе, а о своем учителе Резерфорде. Он рассказывал, что Резерфорд на своих лекциях каждый раз заново выводил закон соударения двух твердых шаров (формула упругого соударения была ему необходима для обоснования своей революционной модели атома, предполагающей наличие в атоме весьма малого ядра и сравнительно объемной электронной оболочки), к следующему разу все опять забывая и, видимо, намеренно не желая готовить вывод перед лекцией. Такое поведение может показаться непрофессиональным, но Капица в данном случае одобрял его, утверждая, что некоторая затяжка времени окупается здесь подлинностью демонстрируемого творческого процесса.
Студенты получают при этом нечто более важное, чем формула: они воочию видят, как их профессор размышляет. Ну а раз Капица одобрял такой прием, значит, он считал желательным брать его на вооружение и действительно брал. Сколько раз мы наблюдали, как академик что-то напишет на доске, потом задумается, пробурчит что-то себе под нос, затем сотрет написанное... Были ли это “хорошо подготовленные экспромты” или подлинные импровизации, сказать сейчас невозможно. Да это и неважно. Важно то, что достигался нужный эффект приобщение студентов к научному творчеству. Надо добавить, что на своих лекциях Капица приучал нас эмоционально относиться к физике, в частности удивляться физическим явлениям. Он, конечно, прекрасно понимал, что без удивления тут нельзя двигаться вперед, что всякий истинный ученый обладает способностью удивиться тому, что для других кажется само собой разумеющимся. Умением широко открытыми удивленными глазами смотреть на природные процессы Капица учил своих учеников не только на лекциях, но и в личном общении. Он присматривался к студентам, чтобы не упустить будущего Фарадея или Максвелла. Для него был важен прежде всего внутренний настрой человека, наличие в нем бескорыстного интереса к физике, а начитанности он придавал на этой стадии меньшее значение. Того, в ком он замечал такой интерес, он выделял из других, старался помочь ему утвердиться. В этой связи расскажу случай, который мне известен лучше остальных, ибо он связан со мной самим.
Кажется, в начале второго курса я ради интереса поставил перед собой задачу: какова должна быть длина и толщина кварцевой нити, чтобы использующие ее крутильные весы могли зафиксировать давление света на отражающую поверхность? Конечно, задача эта очень проста, но на тогдашнем уровне моих математических знаний мне пришлось с ней основательно повозиться. Наконец я получил нужную формулу, подставил в нее параметры кварца и выписал численный ответ. Гордый самостоятельно полученным результатом, я оформил его в виде микрореферата, сделав поясняющие чертежи и рисунки. Не помню, кому я хвалился этим “трактатом”, но каким-то образом он дошел до Капицы. И вот я узнаю: Петр Леонидович говорил на заседании кафедры, что студенту Тростникову надо предоставить все необходимые материалы и приборы и пусть он в институтской лаборатории воспроизведет опыт Лебедева. По какой-то причине я этого не сделал, но сам тот факт, что знаменитый академик проявил к моему “детскому лепету” серьезный интерес, произвел на меня сильное впечатление и заставил о многом задуматься. И все же только теперь я до конца понял, что скрывалось за таким интересом. Капица не ставил лично перед собой задачу снабдить нас такой-то суммой знаний это он предоставлял другим преподавателям.
Его же цель была не в том, чтобы научить нас физике (это могли сделать ученые меньшего калибра), а чтобы научить нас быть физиками. Понятие же “физик”, как и вообще “ученый”, определялось для него в первую очередь внутренними признаками способностью быть любопытным по отношению к природе и стремлением во что бы то ни стало свое любопытство удовлетворить.