По возвращении в Париж неожиданно возникает «дело Матье». Сперва я ни о чем не подозреваю, так как было решено, что я не читаю больше ни газет, ни журналов.
— Кроме доброжелательных критических статей... — попробовала я заикнуться.
— Ни доброжелательных, ни разносных, — отрезал дядя Джо. — Доброжелательные статьи хуже: ты станешь считать, что всего достигла. А в нашем деле — постоянно помни об этом, даже когда меня уже не будет на свете, — ни в коем случае нельзя считать себя ни великой артисткой, ни артисткой, достигшей предела своих возможностей. Всегда приходится начинать заново...
Итак, я ни о чем не подозревала. Но вот, и опять в парикмахерской, какая-то дама обращается ко мне:
— Послушайте, Мирей Матье! Как нелюбезно обошелся с вами Лео Ферре! Вы читали его статью в «Нуво Кандид»?
Надин испепеляет ее взглядом, но уже поздно. Лео Ферре... Тот самый, что поет «Озорной Париж», певец, который мне так нравится... За что? Дама между тем продолжает:
— О! Правда, он нападает прежде всего на Барклея!
Эдди ведь такой славный... В чем все-таки дело? Пока я больше ничего не могу узнать, но... Каким образом этот журнал попался мне на глаза? Выть может, какой-нибудь музыкант или работник театра забыл его на столике, ожидая своей очереди? Так или иначе журнал передо мной. Взять его?.. Или не брать?.. Соблазн слишком велик... Я незаметно вырываю страницу, чтобы вечером тайком прочесть ее у себя в комнате...
«Я слышал, как поет Мирей Матье, это юное создание, которое выращивают на могиле Пиаф».
Я не вижу в этом ничего дурного. Ведь выращиваем же мы цветы на могилах.
«Эта коммерческая затея была предпринята сразу после того, как девочка с успехом выступила по телевидению. Барклей недавно мне сказал: «Чего ради я буду отказываться от Мирей Матье. Ведь ею сразу же займется кто-нибудь другой».
Я и в этом не вижу ничего плохого. Разумеется, пластинки надо продавать, иначе зачем их записывать? Эдди совершенно правильно ответил ему.
«Я не считаю себя вправе оценить по достоинству тех, кто занимается тем же ремеслом, что и я, пусть даже я служу ему двадцать лет, а они всего две недели».
Мысль его мне понятна, но ведь было такое время, когда он и сам служил нашему ремеслу всего две недели.
«После того как они продаются, пусть даже принуждаемые обстоятельствами, певцы могут на полученные доходы приобретать себе различные вещи, даже автомашины — никто их за это не осудит».
Почему он толкует о принудительной продаже? Ведь никого не принуждают покупать ту или иную пластинку. Каждый выбирает то, что ему нравится. Да, я и вправду как-то обмолвилась, что хотела бы приобрести папе автомобиль. Потому что когда я вижу, с каким трудом он тянет свою тележку, груженную камнями... Лео, вероятно, не знает, как это тяжело... особенно в жару или в непогоду... А потом, ведь папа сумеет возить детей на воскресную прогулку гораздо дальше, чем к Домской скале... и машиной будет пользоваться мама, а то ей так нелегко носить на руках Беатрис, которая в свои два года немало весит...
...«Такова плата за их рабство. А рабство все еще существует, и оно теперь еще хуже, чем прежде».
Ну, положим, в это я не верю. В моем учебнике истории я видела, как выглядели рабы! Просто ужасно!
...«Некогда раб мог взбунтоваться, а при случае даже убить своего господина. Ныне он под игом контракта. Как можно убить Барклея? Ведь он так любезен, у него красивые усы, он не выпускает изо рта благоухающую сигарету и даже чуть ли не ежедневно приглашает нас к завтраку. Господин Барклей обаятельный человек, и все же он — работорговец».
Достаю словарь: «Работорговец — человек, торгующий неграми». Ах да! Я видела такого человека в фильме, который показывали на днях по телевидению. Но все-таки дама, встреченная мною в парикмахерской, злое существо! Как это она не поняла, что Лео просто играет словами?
...«Я тоже поддерживаю добрые отношения с работорговцами и подписываю с ними контракты. А когда контракт подписан, я строго выполняю его, ибо я человек порядочный. Взялся за гуж, не говори, что не дюж! Однако я могу себя защитить. Я закабалился на время, а не навсегда».
Только и всего. Отчего же эта статья наделала столько шума? Может быть, я не все в ней поняла? Но одно я отчетливо чувствую: должно быть, Лео Ферре не слишком счастлив... без сомнения, именно поэтому он и пишет такие прекрасные песни. Я комкаю листок из журнала в небольшой бумажный шарик. И швыряю его в окно. Пусть им позабавится теперь котенок привратницы.