Сценарий «сексуальных нападений» Распутина на женщин в этих случаях (то есть когда речь изначально не шла о «радении» или «изгнании беса») всегда был одним и тем же: словесные домогательства, поцелуи, хаотичные прикосновения к интимным частям женского тела, срывание одежды, а в итоге... холодный «монашеский поцелуи и страстная совместная молитва. Практически все «жертвы, оставившие воспоминания, с удивлением констатируют легкость, с которой Распутин был готов в любой момент — особенно если женщина начинала сопротивляться — прекратить свое, казалось бы, безудержное наступление и вообще перевести разговор на другую тему.
Распутин «сел напротив, поставив мои ноги себе меж колен, и, наклонясь, спросил: «Ах ты, моя дусенька, пчелка ты медова. Полюби меня. Перво дело в жизни любовь, понимаешь?»; «...ты об этом не думай (он бесстыдным жестом показывал о чем), все одно сгниет, што целка, што не целка...»; «...хушь разочек бы дала...» Однако стоило объекту вожделения осерчать и двинуться к выходу, «выбежавший за мной вслед Р [аспутин] молча снял с вешалки мою шубку и, помогая мне одеться, сказал ласково: «Не пужайся, пчелка, не трону больше, пошутил на прощаньице...»
«Раскрасневшееся лицо Распутина с узкими, то выглядывающими, то прячущимися глазами надвинулось на меня, подмигивая и подплясывая, как колдун лесной сказки, он шептал сладострастно расширившимся ртом: «Хошь покажу?» Кто-то страшный, беспощадный глядел на меня из глубины этих почти совсем скрывшихся зрачков. А потом вдруг глаза раскрылись, морщины расправились, и, взглянув на меня ласковым взглядом странников, он тихо спросил: «Ты што так на меня глядишь, пчелка?» — и, наклонившись, поцеловал холодным монашеским ликованьем».
В другой раз он «дошел до бешенства... Озверелое лицо надвинулось, оно стало какое-то плоское, мокрые волосы, точно шерсть, космами облепили его, и глаза, узкие, горящие, казались через них стеклянными... Молча отбиваясь, я решила наконец прибегнуть к приему самозащиты и, вырвавшись, отступила к стене, думая, что он кинется опять. Но он, шатаясь, медленно шагнул ко мне и, прохрипев: идем помолимся! — схватил за плечо... стал бить земные поклоны, сначала молча, потом приговаривая... Он был бледен, пот ручьями лился по его лицу, но дышал он совершенно спокойно и глаза смотрели тихо и ласково — глаза серого сибирского странника... и он поцеловал бесстрастным монашеским ликованьем».
«Он захлопнул дверь и пошел на меня, как-то хищно растопырив руки... Глаза его уже не сияли вдохновенно, а плотоядно замаслились. Ко мне с полубезумной-полупохотливой улыбкой приближался охваченный желанием скот-самец, не привыкший к отказу. «Моя любовь, радость моя», — шептал он, вряд ли сознавая, что говорит... Я стояла равнодушная, спокойная, с серьезным лицом. И когда он подошел вплотную и обнял меня, я не сопротивлялась... Он озверел бы...» Казалось бы, «скот-самец» достиг своей цели — и что же? «Гнушаешься? Не понравился?» <...> Он высоко поднял скрюченные руки. <...> Удара не последовало. Я открыла глаза. Распутин сидел на диване, тяжело дыша, весь обмякший, как-то по-бабьи причитая: «Укротила, укротила мою плоть, неистовая мудрая...» Потом он вдруг вскочил с дивана и на четвереньках, словно зверь, подбежал ко мне, схватил подол моего платья и дернул. Я вскрикнула... Он поднес подол к губам, стоя на четвереньках, как побитая собака, смотрел на меня снизу. Потом встал, тряхнул головой, взял меня за руку и быстро вывел в столовую».