Откуда берутся вундеркинды?
Всегда, когда идет спор о роли воспитания и наследственности, у тех, кто отдает предпочтение генетическому началу, есть сокрушительный аргумент — вундеркинды! Воспитание, воспитание, но достаточно назвать четырехлетнего Моцарта или семилетнего Менухина, и всё начинается сначала!
Вопрос этот безусловно крайне интересен. Талант — это факт, вундеркинды — тоже, но есть еще один важный факт: чудо-взрослых гораздо меньше, чем «чудодетей». Другими словами, тех, кто проявлял необыкновенные дарования в детстве, больше, чем тех, кто сумел сохранить и развить свой талант.
Во времена моего детства по экранам шествовал маленький дирижер и актер, производивший поразительное впечатление. Его имя — Роберто Бенци. Через много лет мы увидели его за пультом нашей филармонии. Я помню трепет, с которым шел на концерт, и неясное чувство неудовлетворенности, с которым возвращался. Все было очень хорошо, но за пультом стояло уже не чудо, а умелый дирижер, ничем не превосходивший большинство известных своих коллег. Он не стал ни Фуртвенглет ром, ни Тосканини, ни Караяном.
Трогательно милые семилетние скрипачи и пианисты, умилявшие нас своими белыми рубашечками с жабо и короткими штанишками, не стали, за малым исключением, даже посредственными музыкантами, не выдержали испытания временем и не разделили судьбы Руд-жиеро Ричи и Васко Абаджиева.
И все же Блезу Паскалю было двенадцать лет, когда он заново открыл многие из начал евклидовой геометрии. Шиллер чуть ли не подростком пишет стихи и драмы, Шуберт в девятнадцать лет создает «Лесного царя», а Отто Вайнингер в том же возрасте успел написать философский трактат о женоненавистничестве и затем покончить с собой.
Один из создателей кибернетики — Уильям Рос Эшби посвятил целую статью таланту с точки зрения своей новой науки и, поскольку с этих позиций умственная деятельность есть процесс обработки полученной информации, пришел к выводу, что талант не может быть не чем иным, как богатой информацией. Помню, как я удивился, прочитав эту статью, и подумал, что или плохо ее понял, или в ней не все верно — как-никак, богатая информация, прежде чем породить новую идею, должна быть переработана мозгом, и от этой способности мозга зависит талант человека. Но Эшби — выдающийся ученый, и, быть может, он не хотел впадать в тавтологию объясняя нечто неясное — талант — другим неопределенным понятием — способностью. Однако столь же неудобно объяснять талант, не привлекая понятия «информация». Чтобы считать, надо знать цифры. Как ты сложишь семь и пять, если ты умеешь считать только до десяти? Те туземцы из Южной Америки, которые считают «один, два», а дальше идет «много», вероятно, не обладают талантом к умножению.
То, что называется наблюдательностью и что характерно для таланта ученого, писателя, художника и инспектора-криминалиста, наверняка тесно связано с количеством информации из окружающего нас мира, принятым за единицу времени. Рассказывают, что во время одного путешествия с друзьями Оноре де Бальзак все время дремал, а потом, когда решили, что каждый опишет вид из кареты, Бальзак, естественно, сделал это лучше всех, притом с удивительными подробностями. Значит, он получил больше битов информации, чем его друзья. Видимо, так, но все же почему он получил больше, если смотрел меньше? Ученые, которые занимаются таинствами человеческой памяти, считают, что все однажды увиденное запоминается, а непосредственно вслед за этим забывается, при этом забвение не означает, что информация утрачивается — скорее, она тонет где-то в дебрях мозга. Таким образом, в бодрствующей памяти человека остается лишь малая часть полученной информации. Если это верно, можно предположить, что эта «малая часть» у великого писателя значительно больше, чем у остальных людей. Возможно и другое объяснение. В голове Бальзака исходно имелось достаточно много информации о всех пейзажах, и одного или двух взглядов ему было достаточно, чтобы «подверстать» к ней и новое восприятие. Так опытный ботаник может определить класс и вид цветка, который он видит впервые в жизни.
Связь между талантом и количеством информации нельзя отвести, но что же тогда вундеркинды? Каким образом Моцарт за два-три начальных года своей жизни получил такую музыкальную информацию, что потрясал мир? Не получил ли он ее по наследству? Все в его роду занимались музыкой, и вот в конце концов на белый свет появляется исключительная комбинация наследственных качеств и условий — рождается Вольфганг Амадей, готовый музыкант. Он носит музыку в себе и живет в ней. В этом есть нечто загадочное, чему я не могу найти объяснения. Я не знаю случая, чтобы потомки музыкального гения превзошли своего отца или деда. Ни сын Моцарта, ни сыновья и внуки Иоганна Себастьяна Баха, ни дети Вагнера. Природа ли заботится о том, чтобы в мире было не слишком много гениев, или генетическая комбинация, которая ведет к появлению исключительной личности, так редка, что вероятность проявления ее в том же роду ничтожна? Не знаю. Но хватит теоретизировать.
Настоящих вундеркиндов всегда меньше, чем тех, кого таковыми провозгласили. В подобный ранг возводят детей наше умиленное воображение, не слишком зоркая родительская любовь и честолюбие, а также невнимательные и лишенные психологического чутья учителя. Вред подобных ошибок в «прогнозировании» очень велик, так как, если ребенок — исключение, он требует исключительных забот, а они чаще всего приводят к тому, что ребенка лишают детства. Известно, как К.С. Станиславский определял формулу успеха в искусстве: два процента таланта и девяносто восемь — труда. И начинается недоразумение. Два процента — величина малая, никто не знает, как точно ее измерить, а без нее труд превращается в каторгу. Иногда мне кажется, что подлинный талант содержит в себе трудолюбие, его не надо заставлять трудиться, он по-другому просто не может.
Для одного фильма нужно было найти четырех-пяти-летнего мальчика на главную роль. Мы дали в газете объявление, и на него отозвалось не менее двухсот мам, осадивших со своими чадами киностудию. Достаточно было беглого взгляда, чтобы убедиться, что не больше десяти детей из двухсот отвечали названным условиям. Но мы не могли обидеть родителей и решили устроить нечто вроде конкурса. Попросили детей сказать какой-нибудь стишок, или рассказать сказку, или просто побеседовать с нами, и началось нечто душераздирающее. Пяти-шестилетние стали декламировать стихи чуть ли не философского содержания; стихи о революционной борьбе, стихи о социалистическом строительстве. В этих стихах лилась кровь, погибали герои, вставали плотины. В зале царила трагическая атмосфера, исполненная фальшивого пафоса. Большинство декламаторов не понимал и ни слова из того, что они произносили, но она продолжали витийствовать, вытянув шейки, сжав кулачки, изнемогая от напряжения. Замечали ли вы, как в детских хорах какой-то «детский психолог» обучил исполнителей покачивать головой то влево, то вправо рада вящей умилительности? Здесь впечатление было противоположным — накал др-р-раматизма. А за дверьми мамы кусали губы и шептали заклинания. Как подумаешь, какой катастрофой обернулся результат для ста девяноста девяти семей, не захочешь никогда больше устраивать подобный отбор маленьких актеров. Тягостная картина. Но разве никто из нас не слышал, как первоклассник в конце учебного года читает наизусть «Ополченцев на Шипке»!? И разве мы не аплодировали ему? Чему мы аплодируем? Памяти ребенка или глупости родителей и учителей, которые заставляют его заучивать, не понимая, попугайничать, притворяться, что он испытывает волнение, что он прочувствовал эпос,— ради того, чтобы услышать «молодец!»?
«Скажи гостям стихотворение и иди в свою комнату!» И ребенок декламирует. Гости говорят «молодец!». Поскольку чтецу не хочется уходить, он тут же принимается декламировать второе стихотворение. Гости говорят «молодец» уже более вяло. Однако ребенок не может остановиться, он честолюбив, как мы все, любит производить впечатление и начинает досаждать нам своими стихоизлияниями. Наконец, полувундеркинд изгнан в другую комнату. Его не оценили по достоинству, он мрачен и начинает бомбардировать дверь кубиками и книжками со стихами. Теперь как награду за все свое искусство он рискует получить оплеуху.
Разумеется, эти случаи не так страшны. Трагедия получается, когда ребенок проявляет некоторые способности, которые могут легко сойти за талант в глазах тех, кто его любит. Ни раннее сочинение стихов, ни пристрастие к какому-либо музыкальному инструменту, ни серия рисунков, над которой ребенок сидит, не отрываясь, несколько часов, не являются верным залогом будущего развития. Часто они лишь плод усердного подражания, и в этой области ребенок — непревзойденный мастер. В подобных случаях недоверие более мудро, чем преклонение.
Но если мы таким образом упустим золотые возможности? Если своими сомнениями убьем талант? И начинаются поучительные примеры: отец Листа бил его, но сделал Листом. Бах тоже поколачивал своих детей, заставляя их играть. «Посмотрите, сколько пальцев у меня на руках! — будто бы спрашивал он. — Десять! А у вас? Тоже десять. Как же тогда я могу это сыграть, а вы не можете!» Шлеп... Бончо Бочев был диктатором, но создал хор «Бодрая смена».
Все это верно, но есть и другие примеры. Я не слышал более мастерского исполнения первого концерта Паганини, чем исполнение Васко Абаджиева. Его двойные флажолеты звучали поразительно чисто, словно не скрипка, а две волшебные флейты пели дуэтом. Но вундеркинд Васко Абаджиев, став взрослым, играл в детские игры, создавал дирижерам тысячи неприятностей, предлагал им бегать наперегонки, капризничал по-детски, одним словом, отличался инфантильностью и болезненными отклонениями от нормы. Неизжитое детство мстило за себя, оно и погубило замечательного виртуоза. Он пресытился скрипкой и забросил ее, а заменить ее было ему нечем. Если мы внимательно всмотримся в жизнь многих бывших вундеркиндов, мы откроем и там неудовлетворенность, неврозы, несчастье. И тогда невольно приходит на ум анекдот о скрипаче-концертмейстере, который прекрасно играл, но непрерывно гримасничал. Однажды приезжий дирижер, обеспокоенный, спросил его, в чем дело, — может быть, ему плохо? Скрипач долго отнекивался, но под конец признался по секрету, что вообще не переносит музыку.
Если на свет рождается исключительный талант, он проявляет себя так ярко, так волнующе, что при естественных, спокойных условиях он едва ли может быть заглушен. Когда я наблюдаю, как грузчики тащат рояль на четвертый этаж, как около них возбужденно и встревоженно хлопочет честолюбивая мама и как потом из их квартиры по пятнадцать минут в день доносятся унылые звуки — месяц, два и иссякают, я вспоминаю, что у Франца Шуберта никогда не было собственного рояля, что двенадцатилетний Бетховен играл на органе раненой рукой и по клавиатуре стекали кровь и гной. Ни нищета ,ни непрерывные неудачи, ни убийственная критика не могли заставить Ван Гога бросить кисть.
Раннее проявление таланта совсем не обязательно. Большинство гениев были обычными детьми, иногда очень уж пылкими, иногда чуть странными, но чаще всего ничем не проявлявшими своих исключительных дарований. Таким был Эйнштейн — в школе ничем особенным он себя не проявил. Таким был Оствальд — ему едва не пришлось из-за слабой успеваемости оставить университет. В семье Нильса и Харальда Бора, семье, в которой отец был известным ученым-физиологом, все считали, что у Харальда более выдающиеся способности, чем у Нильса. Харальд действительно стал замечательным математиком, но гениален все-таки его брат. Можно даже сказать, что биографы великих людей намеренно выискивают в их детстве исключительные проявления, исходя из того, к чему они пришли взрослыми.
Гениальных детей так мало, что едва ли имеет смысл обстоятельно заниматься теорией их развития. Но вундеркинды могут многому нас научить. Печальная судьба многих из них является неоспоримым доказательством того, что неизжитое детство пагубно для личности. Где-то в Соединенных Штатах все еще существует «вундеркинд» Роберт Фишер. Пока он был ребенком, он играл только в шахматы, теперь он уже не знает, во что ему играть.
Стремление к тому, чтобы дети реализовали себя в жизни более ярко, чем мы сами, естественно. Честно говоря, едва ли есть родители, которые, хотя бы робко, хотя бы по секрету от самих себя, не мечтали бы о чуде, не подстерегали бы его в любом мало-мальски самобытном проявлении своего чада. Если вы следите за радиопередачами, вы увидите, сколько родителей засыпают редакцию письмами, заполненными оригинальными и остроумными изречениями их деток.
— Что значит «существо»? — спросил Филипп.
— Все, что существует, называется существо, — ответил отец, имеющий склонность к абстракциям.
— А что значит «вещество»? — спросил Филипп.
Отец понял, что первый его ответ был недостаточно точным, и смутился. Но Филипп объяснил ему:
— Существа — существуют, а вещества — веществуют!
Хорошо, что у отца есть чувство юмора и что на детей у него остается немного времени, не то как бы он не присоветовал сыну заняться гносеологией.
Каждый акт детского творчества заслуживает поощрения, но преувеличение его ценности ведет к плачевным результатам. Создавать у детей излишнюю уверенность в себе вредно, так же как лишать их всякой уверенности. Все интервью с детьми-актерами, детьми-музыкантами, детьми-поэтами, как бы они ни были привлекательны и приятны для зрителей и слушателей, кажутся мне ненужными и даже вредными. Вслушайтесь в них, и вы убедитесь, что они изобилуют заученными фразами, нелепыми подражаниями знаменитым взрослым. Интервьюируемый мальчонка серьезно ждет вопроса «Каковы ваши творческие планы?» и готов ответить, что он намеревается продолжать сниматься в кино, если, разумеется, ему попадется подходящий сценарий.
Детство по самой сути своей насыщено творчеством. Оно связано с открытием и познанием мира, с попытками что-то в нем преодолеть, а к чему-то приладиться. Любая детская игра — это творчество и открывательст-во, и вносить в нее элементы, которые нам, взрослым, кажутся более ценными, — дело тонкое и опасное. Вундеркинд, «чудо-ребенок» не может быть целью воспитания, потому что сам ребенок, любой ребенок — всегда чудо.
Источник: Г. Данаилов. Не убить Моцарта! — М.: Педагогика, 1986. — С. 95-101.
ЧТО ТАКОЕ БАЗА ЗНАНИЙ?
Концентрированная книга издательства LIVREZON складывается из сотен и тысяч проанализированных источников литературы и масс-медиа. Авторы скрупулёзно изучают книги, статьи, видео, интервью и делятся полезными материалами, формируя коллективную Базу знаний.
Пример – это фактурная единица информации: небанальное воспроизводимое преобразование, которое используется в исследовании. Увы, найти его непросто. С 2017 года наш Клуб авторов собрал более 80 тысяч примеров. Часть из них мы ежедневно публикуем здесь.
Каждый фрагмент Базы знаний относится к одной или нескольким категориям и обладает точной ссылкой на первоисточник. Продолжите читать материалы по теме или найдите книгу, чтобы изучить её самостоятельно.
📎 База знаний издательства LIVREZON – только полезные материалы.