Первые женщины-политики в Древнем Риме

0
Матущенко Виктория Владимировна2/26/2020

Если не говорить о сабинянках и других женщинах легендарной и «темной» поры истории Рима, при мысли об участии женщин в римской политике сразу вспоминается Корнелия — мать Гракхов. Будучи доче­рью Сципиона Африканского — покорителя Карфа­гена, она с детства росла в среде высочайшего культур­ного и политического уровня — так называемом «кружке Сципиона». Рано овдовев, Корнелия прямо влияла на своих сыновей, дав им «прогрессивное» философское образование. Невольно возникает во­прос — конечно, чисто современный, пожалуй, даже романтический: вели бы Тиберий и Гай Гракхи свою политическую борьбу с тем же рвением о народном суверенитете, тем же попечением об интересах других «классов», если бы их воспитывал отец? [...]

Вернемся немного назад и остановимся на законе, касавшемся в первую очередь матрон — законе Оппия. Он был внесен в комиции консулом Гаем Оппием в 215 г. до н.э. (в разгар войны с Ганнибалом) и запрещал жен­щинам «иметь больше полуунции золота, носить окра­шенную в разные цвета одежду, ездить в повозках по Риму и по другим городам или вокруг них на расстоя­нии мили, кроме как при государственных священно­действиях». Это был, как видим, закон против роско­ши, ограничивавший частные расходы в ситуации тяжелого военного кризиса.

Интересующее нас событие — не принятие этого за­кона, а предложение о его отмене в 195 г. до н. э. Этот эпизод вскрывает, до какой степени двоились и расхо­дились не только институциональные принципы с по­вседневной практикой, но и представление о женщи­нах с реальностью. Споры, которые возбудило это предложение, были ожесточенными (magnum certa-men), но отнюдь не только мужскими: «Женщин же не могли удержать дома ни увещания старших, ни помы­шления о приличиях (verecundia), ни власть мужа: они заполняли все улицы и все подходы к форуму, умоляли граждан, направлявшихся на форум, согласиться, что­бы теперь, когда республика цветет и люди день ото дня богатеют, женщинам возвратили украшения, кото­рые они прежде носили. Толпы женщин росли с каж­дым днем, так как приходили женщины из окрестных городков и селений. Уже хватало у них дерзости надо­едать своими просьбами консулам, преторам и другим должностным лицам». Таким образом, они оказывали реальное политическое давление, побудив выступить на авансцену Катона Старшего, который в тот год был консулом.

Этот человек, который считал Карфаген настолько опасным, что добился его разрушения, был крупным и очень влиятельным оратором. Его речь в сенате— один из ярких памятников римского женоненавист­ничества, но показывает реальную власть женщин над окружавшими их мужчинами, которую признавал и Катон: «Если бы каждый из нас, квириты, твердо воз­намерился сохранить в своем доме порядок и почита­ние главы семьи (ius et maiestatem viri), то не при­шлось бы нам и разговаривать с женщинами. Но раз допустили мы у себя в доме такое, раз свобода наша оказалась в плену у безрассудных женщин и они дерз­нули прийти сюда, на форум, дабы попросту трепать и унижать ее, значит, не хватило у нас духа справить­ся с каждой по отдельности и приходится справлять­ся со всеми вместе <...>. Ведь дозволять <...> собирать­ся, советоваться, договариваться, устраивать тайные сборища действительно чревато величайшей опасно­стью».

Катон с пафосом усматривает в самой малой при­частности женщин к политике возможность гран­диозных последствий, сплавляет воедино женские требования и подрывную деятельность трибунов (от­менить закон предложили двое трибунов): «Женщи­ны затеяли бунт <...>; без сомнения в том вина долж­ностных лиц; судить не берусь, ваша, трибуны, или — в даже еще большей мере — консулов. Ваша, трибуны, если вы возмутили женщин, чтобы поднять очеред­ную смуту; наша, если ныне раскол в обществе, вы­званный женщинами, вынудит нас принимать новые законы, как вынудила некогда сецессия плебеев». Это не мелкий вопрос, не вопрос о безделушках и тряп­ках, а принципиальный, политический. Катон проти­вится всему, что хоть как-то похоже на прогресс, а в этом конкретном случае свобода, данная женщинам, означает покушение на государственную безопас­ность: «В любом деле стремятся они к свободе, а если говорить правду — к распущенности <...>. Едва станут они вровень с вами, как окажутся выше вас». С другой стороны, вся власть, которую имеют эти женщины, — власть влияния: ведь они не могут заседать в собрани­ях, вести обсуждение, голосовать; вся их власть заклю­чается в мужчинах, которые согласны их слушать. По­ложение двусмысленное: мужчины прислушиваются к женщинам, и мнение женщин проходит. Но не надо заблуждаться. Трибуны, которых Катон считает бун­товщиками, предлагают нечто очень скромное: воз­врат к дорогим украшениям, но вовсе не ставят под вопрос мужскую гегемонию, ни на йоту не улучшают юридического положения женщин: «Государственные и жреческие должности, триумфы, гражданские и во­енные отличия, добыча, захваченная у врага, — всего этого женщины лишены. Украшения, уборы, наряды — вот чем могут они отличиться, вот что составляет их утешение и славу <...>. Пока ты жив, ни одна не выйдет из-под твоей руки (servitus muliebris), и не сами ли они ненавидят свободу, какую дает им вдовство и си­ротство». […]

У истоков другого проявления женской и даже фе­министической активности в 49 г. до н. э. также исто­рия, связанная с деньгами и драгоценностями. Чтобы получить средства на войну с убийцами Цезаря, триум­виры издали эдикт, обязывавший 1400 богатейших женщин Города оценить свое имущество и внести воен­ную подать. Первая реакция напоминает предыдущий случай: обратиться к женщинам из окружения триумви­ров, чтобы воспользоваться женским влиянием на муж­чин. Когда же Фульвия, жена Марка Антония, выставила их за дверь, женщины в ярости направились на форум, и Гортензия произнесла речь с трибуны. На сей раз дей­ствие вышло прямым и ангажированным, к тому же уникальным: женщина произносит публичную речь, и ей это позволяют, попытка прогнать ее с помощью лик­торов вызвала такое недовольство в толпе, что от этого пришлось отказаться. Мы видим, как много перемени­лось со 195 г.: женщины заставляют выслушать себя не в частных разговорах, а так, как слушали римских орато­ров. Их представительнице в этом смысле было у кого учиться: это была дочь великого Гортензия, соперника Цицерона. Валерий Максим (VIII, 3, 3) говорит о ней благосклонно: «Тогда Квинт Гортензий [словно] вопло­тился в образе своей дочери и вдохновлял ее речь. И ес­ли бы его мужское потомство пожелало подражать силе [оратора], то [им следовало бы иметь в виду, что] насле­дие Гортензиева красноречия уже неотделимо от един­ственного выступления этой женщины».

Сама речь Гортензии также сильно отличается от доводов, приводившихся в 195 г. до н. э. Она не просто отказывается платить подать, но осуждает всю полити­ку триумвиров, едва ли не предъявляет политические требования: «Если же мы, женщины, никого из вас не объявляли врагом отечества, не разрушали домов, не подкупали войск, не приводили армий против вас, не мешали вам достигнуть власти и почета, то почему мы должны подвергнуться карам, не будучи соучастница­ми во всем этом? К чему нам платить налоги, раз мы не получили своей доли ни в государственных должнос­тях, ни в почестях, ни в предводительстве войсками, ни вообще в государственном управлении, из-за которого вы спорите, доведя нас уже до таких тяжких бедст­вий?»580 Требование скорее подразумевается, чем вы­сказывается, и в результате женщины удовлетворились сокращением подати. Но этого они добились своим непосредственным вмешательством. Отсюда еще дале­ко, чтобы делать из Гортензии «адвокатессу», а то и «су­фражистку»: особые обстоятельства, ощущение пря­мой угрозы своим интересам, а то и случай привели к необычайному событию, но за ним ничего не последо­вало; оно даже не стало прямым покушением на закон, запрещавший женщине выступать в суде по чужим де­лам. Положение, при котором женщины играли в по­литике лишь второстепенную роль, было, конечно, на­вязано мужчинами. Но у нас нет никаких свидетельств, что женщины когда-либо боролись против такого по­ложения.

Д. Гуревич, М.-Т. Рапсат-Шарлье. Женщины в Древнем Риме. — М.: Молодая гвардия, 2006. — С. 211-216.
Следующая статья
Гуманитарные науки
Почему мы подражаем тем, кому подчиняемся
Все подражания, в которых логика не играет никакой роли, подходят под одну из двух следующих больших категорий: доверчивость и покорность, подражание верованиям и подражание желаниям. Может показаться странным, что мы называем подражанием совершенно пассивную приверженность к известной идее другого человека; но если, как я это покажу, пассивный или активный характер отражения одного ума в другом не имеет особенного значения, то распространенное толкование, придаваемое мною обычному смыслу этого слова, вполне законно. Если говорят, что ученик подражает своему учителю, когда повторяет его слова,...
Гуманитарные науки
Почему мы подражаем тем, кому подчиняемся
Гуманитарные науки
Почему одних уважают, а других терпят? Закон социального достоинства по Спенсеру
Гуманитарные науки
Почему умные люди верят в глупости? Ловушки мышления, о которых предупреждал Милль
Педагогика и образование
Почему студенты забывают 90% лекций? Метод Селье, который меняет правила
Гуманитарные науки
Идентичность через знак: как работают сообщества
Гуманитарные науки
Как сёгун держал страну в порядке: тайны управления эпохи Токугава
Бизнес и экономика
Экономика рабства: почему рабский труд оказывается менее выгодным, чем свободный
Бизнес и экономика
Два случая, когда выгодно облагать налогом иностранную промышленность, по Адаму Смиту
Бизнес и экономика
Какими должны быть визитные карточки
Бизнес и экономика
Лучшие практики на службе у «Американского Красного Креста»
Гуманитарные науки
Благие намерения и пустые классы: к чему привела школьная интеграция в США
Гуманитарные науки
История идей как поле искажений: как корректно работать с источниками
Гуманитарные науки
Открытое общество под угрозой: Карл Поппер против идеалов Платона
Гуманитарные науки
Чарльз Пирс о том, что такое знак
Гуманитарные науки
Этичны ли социальные эксперименты?
Бизнес и экономика
«Кровь, тяжёлый труд, слёзы и пот» — как создавать сильные речи по Черчиллю