«Как-то один пятилетний мальчик проснулся, рыдая, в своей кроватке. Его душил необъяснимый ужас. Ни объятия, ни успокоительные слова родителей не помогали. Случайно отец увидел рядом с кроваткой детский журнал с медицинским уклоном, но сын еще не умел читать, и отец бросил бы журнал, если бы не заметил на его страницах комикс следующего содержания. Первая картинка — ребенок, которого кормят с ложки. Вторая картинка — тот же ребенок с раздутой щекой. Третья картинка — тот же ребенок перед нетронутой тарелкой с едой. Четвертая картинка — могилка, и на могильном холмике — та же полная тарелка.
Художник этого комикса и редакторы журнала, которые исходили из лучших намерений — заставить детей есть, угрожая им смертью, — не были отданы под суд. В уголовном кодексе нет такой статьи, по которой суду подлежали бы все, кто насаждает в детскую душу страх, а ведь должна бы быть.
Пятилетний мальчик, о котором я говорю, по несчастному совпадению тоже плохо ел и, рассматривая перед сном это чудо педагогики, понял, что его ждет. Отец порвал и выбросил журнал, мальчик постепенно пришел в себя, но всю ночь спал неспокойно, и в нем навсегда поселился страх. Лучше есть после этого он, разумеется, не стал. У детей это не зависит от их воли, и единственный эффект упомянутых картинок в журнале был тот, что ребенок без всякой нужды и не вовремя столкнулся с мыслью о собственной смерти, и даже еще хуже — с мыслью о возможной преждевременной смерти. В таких случаях родителям задаются страшно неудобные вопросы, они попадают в очень трудное положение.
Когда я был совсем маленьким, умер от воспаления легких соседский мальчик, с которым я иногда играл. Я это понял, от меня не могли скрыть ни кислородные подушки, которые вносили в их квартиру, ни плач родителей, ни некрологи на дверях. Моего маленького товарища не стало. Скорбь — такая, какую испытывают взрослые, — маленьким детям незнакома. Они не тоскуют по мертвым, потому что не успели еще полюбить живых. Но встреча со смертью запечатлевается в их сознании на всю жизнь.
— Все люди умирают, правда?
— Правда.
— А ты умрешь?
— Умру.
— А я?
— Что ты спрашиваешь глупости!
Мы пытаемся уйти от ответа, но это нам не удается
Ребенок добьется ответа, а получив его, спросит: «Когда?»— «Когда ты состаришься!» — «Как дедушка?» — «Как дедушка». Это в какой-то степени успокаивает, так как ребенок не может представить себе, что он когда-нибудь станет таким, как дедушка, для него эта возможность— абстракция. Но иногда задаются конкретные вопросы.
— А почему умер Дарчо, он ведь ребенок?
Что можно ответить на подобный вопрос? Не знаю. Ребенок не в состоянии рассуждать философски. Разве удовлетворит его ответ, что смерть детей — это одна из извечных несправедливостей этого мира! А что еще ему сказать? Может быть, единственный спасительный, но не всегда надежный путь — внушить ему, что и это он поймет позже. Впрочем, обычно дети принимают смерть других естественно и философски, если определять философию по Джерому К- Джерому как науку о том, как легче переносить чужие страдания.
После похорон дедушки один мальчик, первоклассник, спросил бабушку:
— Бабушка, ты ведь тоже скоро умрешь?
Бабушка сохранила хладнокровие:
— Почему ты спрашиваешь, милый?
— Потому что тогда я буду жить в твоей комнате.
— Эх, — вздохнула бабушка, — не могу я тебе точно сказать, когда умру.
— Ничего, — утешился мальчик, — наверное, когда перейду во второй класс, тогда и умрешь.
В его собственном представлении он давал бабушке чрезвычайно долгий срок. Сама бабушка с удовольствием рассказывала об этом их диалоге.
«Страх смерти лежит в основе всего человеческого!»— утверждение известное. А разница между животными и человеком будто бы состоит, среди прочего, и в том, что животное не знает, что умрет, а человек знает, но не верит. Хотя степень неведения животных сомнительна, все же эта мысль кажется привлекательной. Я всегда боюсь таких выражений, как «основа всего».
В математике есть одна теорема, которая доказывает, что невозможно создать такую систему аксиом, из которой следовали бы всё новые положения. Доказал ее известный математик Гедель где-то в первой половине нашего века. Другими словами, ничто не может быть основой всего. Этот вывод приносит глубокое удовлетворение, ибо оставляет простор свободе мысли. Человек никогда не будет сведен к системе уравнений, мир — тоже!
Страх смерти не может быть основой всего человеческого, но он остается основой всех страхов. Смерть запрограммирована в каждом живом организме, и всегда приходит час, когда ребенок осознает ее неизбежность.
Четырехлетний Ники неожиданно соскакивает с кроватки, бросается на пол и начинает колотить по полу кулачками. Колотит изо всех сил и в приступе какой-то неясной детской тоски повторяет:
— Не хочу умирать! Не хочу умирать!
Порыв его внезапен, не было никакого видимого повода, никакого разговора, никакого намека, который мог бы вызвать подобную реакцию. Просто мальчик в какое-то мгновение сделал открытие, и то неосознанное, что жило в его душе, превратилось в суждение, невыносимое для его хрупкой психики. Родители были не в силах успокоить его словами, и лишь ласка, объятие, ощущение тепла и контакта с другой жизнью, солнце и голубое небо оказались в состоянии подавить тревогу.
Один мой приятель, получивший в раннем детстве религиозное воспитание и каждый вечер перед сном читавший молитву, вспоминал, как он сам переделал ее и заканчивал словами: «И пусть я никогда не умру, и мама никогда не умрет, и папа никогда не умрет...», пытался перечислить остальных близких, но, опасаясь, как бы кого не пропустить, выработал обобщение: «И пусть все никогда не умрут».
У детей есть чувство справедливости.
Запугивание в наше время — весьма распространенный метод воспитания, при этом не имеет значения, чем будет вызван страх. Для этого используется все разнообразие «животного и растительного царства», фантастических и полуфантастических существ, конкретных административных личностей. Злой волк и дядя милиционер символизируют одно и то же — страх. Чрезвычайно изобретательна в этом отношении была моя бабушка: для каждого нового внука она придумывала новый условный знак страха. Меня она припугивала неким Клинчо и время от времени дядей Пенчо, младшие её внуки познакомились с другой особой — по имени Трендо. Сейчас трио из дяди Пенчо, Клинчо и Трендо звучит для меня комично, но это лишь показывает, что у бабушки было чувство юмора. У нас его, однако, не было. Я представлял себе дядю Пенчо как какого-то особенного, необыкновенного дядю, решительно отличавшегося от всех моих дядьев, и представление о нем всегда сопровождалось угрожающими звуками «бу-у-у» или просто «у-у-у-у». Вообще я был убежден в его уникальности, и поэтому, когда впервые увидел на соседней крыше трубочиста, ничто не могло меня разубедить, что это не дядя Пенчо или в крайнем случае Клинчо.
Мы, взрослые, вероятно, не вполне отдаем себе отчет в том, как вредно использование страшилищ не только для детей, но и для нас самих. Моя бабушка была добрым человеком и не пыталась придавать своим героям устрашающих черт. Но эффект был тот же, потому что образ-то творится детским воображением. Самое безобидное последствие всего этого — то, что напуганный ребенок боится оставаться один в доме и тем самым создает родителям немало трудностей и неудобств.
Чавдару уже шесть лет, но он ни на миг не смеет остаться один. Его родители уверяют, что ничем его не запугивали, но мальчик достаточно общается с бабушкой, так что этот случай нельзя рассматривать как чистый. Однажды вечером, когда Чавдар уснул, родители решились на подвиг и пошли в гости на другой конец села. Чавдар остался совсем один в большом доме. Через два часа он оказался у соседей — в страшной тревоге он искал маму и папу. Он осмелился в непроглядную ночь выйти в почти безлюдное село, перейти улицу, по которой все двигаются лишь с фонариками, и разбудить соседей. Лежать одному в своей кровати для него было страшнее, чем пуститься в какое угодно ночное приключение.
Уверенный в том, что символы страха могут быть самыми невинными, я проделал со своим сыном маленький глупый опыт. Ему было три года, когда я пригрозил ему не чем-либо иным, а Синичкой-невеличкой. Коней! Синичка-невеличка превратилась в самое страшное создание, трехлетний малыш широко открывал глаза, качал головой и в ужасе шептал: «Синичка-невеличка, Синичка-невеличка!»
К счастью, я вовремя понял, как сглупил. Однажды я позвал мальчика в сад;
— Иди, я покажу тебе Синичку-невеличку.
Он не решался подойти ближе.
— Иди, дурачок!
Родители часто употребляют эпитеты, которые больше подошли бы им самим. Я взял сына за руку и показал ему маленькую птичку.
— Вот это Синичка-невеличка!
Он был чрезвычайно озадачен и поверил не сразу. Робко шагнул к птичке. Она, разумеется, сразу улетела. Синичка-невеличка испугалась мальчика. Это на него хорошо подействовало. Мальчику было четыре года, когда мы начали оставлять его одного, и хотя бы в этом отношении он не создал нам никаких проблем.
Я не скажу ничего нового — страх должен быть изгнан из мира детства. Это первая забота воспитателя. Надеюсь, никто не хочет, чтобы его ребенок стал завтра ущербной личностью, склонной к рабскому повиновению, лишенной веры в себя. Чиновником, который терпит своего тупого начальника, человеком, который не смеет говорить правду в глаза. Гражданином, чей патриотизм исчерпывается застольной похвальбой. Этого не хочет никто, но для того, чтобы наши дети были действительно свободными людьми, принявшими великую мысль о свободе как об осознанной необходимости, они должны быть прежде всего освобождены от страхов, которые они сами несут в себе».