Запись #51. Едем в Будапешт! Разбор переводов «Дракулы» Брэма Стокера. Глава 9, часть 1-я
Будапешт! Наконец-то Будапешт! И наконец-то наша героиня встретится со своим возлюбленным Джонатаном Харкером. Наконец и мы также встретимся с ним снова на страницах разбираемого романа и проследим, как развивались события его жизни после побега из замка Дракулы.
В своем письме Люси Вестенра, Мина поведала, как добралась до города Hull на юге Великобритании, который еще в некоторых переводах именуют городом Гулль. Неизвестно почему. Затем она перебралась на корабль, следующий до Гамбурга, а там уже села на поезд и прибыла на нем в Будапешт.
Можете сами открыть карту и проследить ее маршрут. И будьте уверены, Стокер именно так и делал. Он тщательно штудировал даже расписание поездов, чтобы не упустить ничего важного и состыковать события в книге. Жаль только наши переводчики не в курсе данной скрупулезности автора, поэтому… все эти детали магическим образом исчезли из перевода.
| Well, my dear, I got to Hull all right, and caught the boat to Hamburg, and then the train on here. I feel that I can hardly recall anything of the journey, except that I knew I was coming to Jonathan, and, that as I should have to do some nursing, I had better get all the sleep I could.... | Дороги я не заметила, так как страшно волновалась при мысли, каким-то я застану Джонатана, и, кроме того, зная, что мне предстоит ухаживать за ним, заранее выспалась… |
В итоге мы наблюдаем эдакую литературную телепортацию, которую просто и незамысловато нарекли «дороги я не заметила». О да, две пересадки, длительная поездка в чужую страну, хлопоты по отысканию местного «такси» и прочая, и прочая.
В оригинале всего лишь говорилось, что она вряд ли что-нибудь сможет вспомнить о поездке. Вспомнить что-нибудь особенное – поскольку всю ее одолевали мысли о том, что вскоре она увидит своего любимого. Это если пересказывать смысл авторской буквы. В переводе же она переживает, КАКИМ застанет своего ненаглядного. Странно, не находите? Если дорогой нашему сердцу человек внезапно пропадает и надолго, нам все равно, каким он перед нами предстанет. Мы будем рады одной только весточке о нем и осознанию того, что он жив и здоров. Хотя с последним здесь все же можно поспорить.
То состояние, в котором Мина застала Джонатана, ужаснуло ее. Он исхудал, был бледен и очень слаб. От него осталась лишь тень того уверенного и решительного человека, которым он был когда-то.
В письме она указывает, он ничего не помнил из того, что произошло. Но это, скорее, пересказ слов самого Харкера, который, как мы уже читали ранее, не хотел расстраивать свою невесту инфернальными ужасами. Уж поверьте, он прекрасно все помнил. Просто все эти события представлялись ему чем-то немыслимым.
«Видно, he has had some terrible shock», написала Мина в своем письме. Красавченко вторит в этом фрагменте своей коллеге и пишет о каком-то «нравственном потрясении».
| He has had some terrible shock, and I fear it might tax his poor brain if he were to try to recall it. | Видно, он пережил страшное нравственное потрясение, и я боюсь, если он станет вспоминать о нем, это отразится на его рассудке. |
Оно, кстати, повторится чуть позже, когда Джонатан будет писать подобное уже о себе. Правда там, где в старом переводе вместо brain fever фигурирует все то же потрясение, в новом появляется воспаление мозга.
| You know I have had brain fever, and that is to be mad. | Ты знаешь, что я перенес воспаление мозга, знаешь, что я был близок к тому, чтобы сойти с ума. |
Занятно!
В первом случае «страшное нравственное потрясение» можно было бы сократить до обыкновенного «страшного/ужасного потрясения». Как-никак, у нас XXI век на дворе – можно выражаться и посовременнее. Например, прописать дословный «шок». Или перевести по смыслу: «Видно, с ним случилось что-то ужасное, и я боюсь, если он станет вспоминать об этом it might tax his poor brain…»
Прикольное выражение. Буквально: «снять налоги с его мозга». На самом деле известная «такса» в форме глагола означает еще и «подвергать испытанию» или «нагружать чем-то». И перевод «это отразится на его рассудке» здесь как нельзя лучше справляется с задачей. Как раз нужный перевод по смыслу.
А вот как быть с «воспалением мозга»? Прямо энцефалит какой-то получается. Или «нравственное потрясение». Не знаю, во времена Пушкина это еще называлось «нервическою горячкою»: «Поручение твое мною исполнено. Вчера в театре объявил я, что ты занемог нервическою горячкою и что, вероятно, тебя уже нет на свете, — итак, пользуйся жизнию, покамест еще ты не воскрес…» (А.С. Пушкин «Роман в письмах»).
Если задасться целью оставить кое-какие старомодные вкрапления в тексте, то можно перевести и так. Но лучше все же назвать это нервной горячкой. По крайней мере, в отличие от воспаления мозга, этот недуг можно излечить гораздо быстрее. К тому же он очень хорошо отображает суть происходящего. А точнее, произошедшего с героем в первых главах книги.
Мина все же попыталась дознаться у сестры Агаты, что так потрясло бедного Джонатана, но та только крестилась и говорила, что никогда не сможет передать его несвязного рассказа.
| I wanted her to tell me what they were; but she would only cross herself, and say she would never tell; that the ravings of the sick were the secrets of God, and that if a nurse through her vocation should hear them, she should respect her trust. | Я просила ее сказать мне, о каких именно, но она только перекрестилась и ответила, что никогда не в состоянии будет это передать, что бред больного – тайна ото всех и если сестре милосердия и приходится услышать какую-нибудь тайну во время исполнения своих обязанностей, она не имеет права ее выдавать. |
Не сможет и не захочет.
При этом она относилась ко всему с должной серьезностью, словно это была какая-то тайная исповедь. И она ни за что на свете не должна выдавать услышанное. Странно только звучит выражение she should respect her trust. За she в данном случае, видимо, скрывается сама медсестра. Trust – это обязательство. Получается, она должна относиться с уважением к вверенным ей обязанностям.
Про доверие к ней со стороны других людей здесь не может идти речи из-за банальной невозможности всех и вся испытывать это чувство даже ко столь богобоязненной особе. К тому же у нас в тексте фигурирует притяжательное местоимение her. В переводе мы видим: «…она не имеет права ее (тайну) выдавать». Интересное решение. И принадлежит оно целиком и полностью первому переводу Сандровой.
Сестра Агата наотрез отказалась сообщать Мине хоть что-нибудь из услышанного ею из уст Джонатана Харкера, но заверила бедную девушку, что все это не касалось каких-либо «дурных поступков» с его стороны. Она подумала, что Мина, должно быть, приревновала своего жениха к какой-нибудь таинственной незнакомке. Мина уловила намек и в душе обрадовалась, что речь не идет ни о чем подобном. Хоть и заверила Люси, что даже и мысли подобной тогда не допускала.
| ‘I can tell you this much, my dear: that it was not about anything which he has done wrong himself; and you, as his wife to be, have no cause to be concerned. | Хочу вас уверить, дорогая: речь не идет о каком-либо дурном поступке, и вы, которой предстоит стать его женой, можете ни о чем не беспокоиться. |
Wife или husband to be еще иногда пишется через дефис. И здесь перевод «которой предстоит стать его женой» выглядит вполне органично. В других же случаях его можно существенно сократить, прописав в тексте лишь «будущую супругу» или «будущего супруга». Мужа или жену, если угодно.
Если речь заходит о бывших избранниках, то тогда в тексте необязательно лепить разные приставки ex-. Они не всегда уместны. К тому же их невозможно использовать, если в тексте фигурирует четкая привязка ко времени.
В таком случае лучше держать про запас различные then: then-wife или then-husband. Туда же лепят и girlfriend, и boyfriend. В этом случае используются многословные переводы в стиле «тогда еще его жена», «с которой они были тогда женаты» и т.д.
Написание без дефиса мне лично никогда не встречалось. Но, думаю, полуграмотные носители языка могут порадовать нас и этим. Только не стоит сразу же брать это себе на заметку и возводить в правило. Если кто-то что-то подобное и напишет когда в интернетах, смело списывайте все на личностное видение правописания и идите дальше. Наши русскоязычные товарищи подобные «нормативы» порой вводят ежедневно. И ничего, живем как-то.
Не ускользнул от внимания Мины и дневник нашего героя, который он, к счастью, смог захватить с собой. Видимо, он держался за него как за единственное подтверждение, единственное доказательство, что он не сошел с ума и все увиденное и пережитое в замке Дракулы случилось с ним наяву.
Мина увидела дневник, когда Джонатан проснулся и попросил принести его вещи. Ему что-то нужно было достать из кармана своего костюма. Среди вещей Мина и увидела заветную книжку. Ей захотелось попросить его дать его ей, поскольку сразу же догадалась, что might find some clue to his trouble in it.
| I saw that amongst them was his note-book, and was going to ask him to let me look at it — for I knew then that I might find some clue to his trouble — but I suppose he must have seen my wish in my eyes, for he sent me over to the window, saying he wanted to be quite alone for a moment. | Среди них я увидела его записную книжку. Мне очень хотелось попросить дать ее мне, так как я догадалась, что в ней найду разгадку всех его тревог. Вероятно, он прочел это желание на моем лице, так как вдруг попросил меня отойти к окну, сказав, что ему хочется остаться одному на короткое время. |
He must have seen her wish in her eyes. Конечно же, в английском тексте ее глаза, сам ее взгляд выдавал в ней это ее желание. И Джонатан заметил его. В русском мы, конечно, тоже можем написать что-нибудь подобное: «Должно быть, он по моим глазам прочел, что мне хотелось бы прочитать / заглянуть в него (в этот дневник)». Но поскольку переводчики решили привязаться ко слову wish, им пришлось переключиться на все лицо в целом.
Я не раз сталкивалась с подобными «перестановками» в переводах. Самое примечательное, что мне встретилось, касалось rubbing your chin в ситуации какой-то озадаченности, раздумья. Да, у нас также проскальзывает этот жест. И да, мы также можем «почесать свою челюсть», размышляя над чем-то. Но как же хорошо справились переводчики – они написали, что в подобные моменты мы также можем и чесать свой затылок. Что выглядит гораздо логичнее в русском языке.
| We understand if you are, at this very moment, rubbing your chin and asking yourself, “If we’re so addicted to each other that we’re scared to death to be apart, how could anybody ever break up? And what explains adultery, and cheating on your boyfriend or girlfriend?” | Мы не удивимся, если окажется, что в этот момент вы чешете затылок и спрашиваете себя: «Раз мы так зависим друг от друга и до смерти боимся расстаться, почему же отношения заканчиваются? И как объяснить измену жены или мужа?» |
С некоторой натяжкой можно сказать, что Джонатан в этот момент как раз занимался подобным rubbing his chin. По крайней мере он погрузился в глубокие раздумья, выйдя из которых он подозвал свою невесту, назвав ее Вильгельминой (Wilhelmina).
Мина сразу же поняла, что дело серьезное, ведь он называл ее её полным именем только в таких случаях. Например, когда делал ей предложение. Но это было so-to-say «торжественное мероприятие». Теперь же Джонатан всем видом своим показывал, что его future wife должна внимательно выслушать его волю и только затем уже решать, что делать дальше.
Тут-то он и поведал ей снова о пережитом «нравственном потрясении», а также признался, что близок к тому, чтобы сойти с ума. ”The secret is here, — сказал он, — («Моя тайна здесь, в этой тетради») and I do not want to know it.” Сначала он хотел привести свою жизнь в порядок с помощью того же бракосочетания с Миной. И попросил ее разделить с ним его неведение.
Это его слова. И они еще раз подчеркивают, как сильно Джонатан хотел отстраниться, убежать от своего ужасного прошлого. Тем не менее он отдал свой дневник, попросив ее сохранить его. Он даже разрешил ей его прочитать, если захочет. Но девушка осталась верной до конца, положила дневник ему под подушку, поцеловала и пошла просить сестру Агату пойти к директору и получить разрешение на их бракосочетание в тот же вечер.
В фильме Копполы изрядно поседевший Джонатан к тому времени уже уверенно стоял на ногах, и их свадьба прошла в шикарном антураже церкви. В книге же ничего подобного мы не наблюдаем. Их обвенчали там же в палате. Лишенного сил Джонатана усадили на кровати, обложив подушками. Мина сидела подле него. Тем не менее даже подобная скромность не лишена своего романтического ореола.
Мина была счастлива. И в своем письме она желала пережить это счастье и своей подруге также. Только посмотрите в каких яркие тона она окрашивает это пожелание:
| My dear, please Almighty God, your life may be all it promises: a long day of sunshine, with no harsh wind, no forgetting duty, no distrust. | Дорогая моя, да пошлет тебе Всемогущий Бог такое же счастье на всю жизнь, да протечет вся твоя жизнь безоблачно, полная безмятежного счастья! |
Ответное письмо Люси не заставило себя долго ждать. В нем она радуется за подругу, желает ей «океаны любви и миллионы поцелуев». А еще – поскорее вернуться домой, оказаться в собственном доме с мужем. Про себя же сообщает, что наконец идет на поправку и чувствует себя просто прекрасно.
Одна лишь загвоздка случилась в переводе. В оригинале Люси действительно пишет, что у нее аппетит в буквальном смысле как у баклана.
| I have an appetite like a cormorant, am full of life, and sleep well. | У меня аппетит, как у баклана, я полна любви, сон – здоровый. |
Но что мешало бедной переводчице написать, что аппетит просто был зверским? Ведь что англичанину хорошо, для русского – бред. Мы не приписываем нечто подобное конкретному животному. А птице – уж тем более. Мы выражаемся более обтекаемо и абстрактно.
И все же пусть лучше будет хоть такая версия, ибо в старом переводе Люси Вестенра оставила свою подругу без ответа. Представляете! Близкая подруга выходит замуж, а в ответ тишина. Вот до чего доводят все эти пропуски и упущения.
| Mother sends her love. | Матушка передает приветы. |
”Mother sends her love”, пишет Люси в постскриптуме и добавляет, что их с Артуром свадьба намечается на 28 сентября – аккурат через месяц после написания письма.
Однако в отличие от Мины, Люси все же не суждено будет насладиться всеми прелестями супружеской жизни. Суждена она будет достаться другому – тому, кто давно уже объявил права на саму ее жизнь и давно уже считает ее своей первой английской невестой. Скоро-скоро мы приступим к освящению и этих событий тоже. Но сперва нам нужно будет встретиться с профессором – профессором Ван Хелсингом…
